Сергей Алымов - Нанкин-род

Вот показалась его голова, похожая на сноп спелой пшеницы, и правая рука скакнула вверх, как бы подбрасывая монету.

– Я боюсь, что не оправдаю надежд, возложенных на меня любезным председателем. Мой взгляд на цивилизацию не имеет ничего общего с тем, что я здесь слышал. Мы, австралийцы, ценим труд и считаем его единственной основой жизни. Только тот, кто трудится, должен благоденствовать. Европейская цивилизация заменила труд изворотливостью. Эту изворотливость она перенесла в колонии, заставляя других работать на себя. Но обман, удавшийся сегодня, завтра становится видимым!

Стулья дрогнули, словно испытав подземный толчок. Большинство лиц носило выражение растерянности.

Рейнель снова подурнел: покрасневшие щеки пополнели от негодования.

– Что дала Китаю европейская цивилизация? – громко спросил Спарк. – Вы скажете: все. А я говорю: ничего! Отели и виллы на китайской земле цивилизация воздвигла для своего пользования. Сады, которые она развела, она развела исключительно для себя! Кто строил виллы и разводил сады? Китайцы! А что они получили за свою работу?

В зале послышался громкий ропот.

– Вам не нравятся мои слова? Но я и не собираюсь говорить комплименты. Лучше узнать правду в начале, чем открыть ее, когда приходит конец. Цивилизация заботилась в колониях только о себе. Колониальным народам ничего не оставалось, как самим позаботиться о своей судьбе. Вы говорите о заслугах цивилизации? Где они? Китай не знал опиума – цивилизация насильно заставила его отравляться, потому что это сулило крупные барыши. Китайское крестьянство попробовало улучшить свое положение, подняв восстание тайпингов – цивилизация пушками подавила его. В пяти минутах езды отсюда начинаются кварталы, где задыхаются люди, построившие этот город!

– Он защищает кули! – раздался негодующий голос.

– Кули сами себя защитят, – спокойно ответил Спарк. – Они уже двинули колесницу прогресса по новой дороге. В забастовках и волнениях виноваты не большевики, а европейцы, смотрящие на Китай, как на скотный двор. Неумно искать виновников всюду, только не в самих себе!

Можно пожалеть старую цивилизацию, не желающую отказаться от своих ошибок, но защищать ее – бесполезно.

Спарк сошел с трибуны, и его плечи плавно поплыли над буграми притихших рядов.

Долго сдерживавший себя Мак-Николь дал волю накопившемуся гневу.

– Этот молодой человек, – погрозил он вслед Спарку, – такой же англичанин, как я – лошадь. С трудом дослушав его до конца, я могу сказать одно: если бы на его месте был мой сын, я стащил бы его с трибуны собственными руками. Все, что он говорил, – чепуха, не заслуживающая внимания. Так может говорить только фантазер. Пока не было русских большевиков, мы спали спокойно. И, если мы желаем комфортабельно спать и дальше, мы должны очистить Китай от красных. Он советует нам подумать о кули! Я двадцать лет вижу этих животных и меньше всего хочу о них думать! Наша Лига организована для приличных людей. Все приличные люди – наши друзья. Мы должны дружно взяться за работу, и нарушенный порядок будет восстановлен…

Мак-Николь грузно опустился на место под шумное одобрение всего зала. Публике были приятны слова, оправдывающие ее поступки, вкусы, преступления. Но уже чувствовалась некоторая пресыщенность. Многие поглядывали на часы. Приближался час джаза и флирта, священный для всех присутствующих.

Ворд уловил настроение публики, начинавшей тяготиться затянувшимся митингом.

– Леди и джентльмены! Позвольте поблагодарить вас. Ваша готовность стать на защиту цивилизации заслуживает самой высокой похвалы. Закрывая митинг, я горжусь своей привилегией, позволяющей мне надеяться еще не раз поговорить с вами.

Щедрые аплодисменты проводили Ворда.

Розовые, бежевые, песочные женские ноги радостно вырвались на электрический свет.

«Файв-о'клок, а не митинг», – подумал Спарк, направляясь к выходу.

Возле киноплаката его ждали несколько молодых китайцев в европейских костюмах.

– Мы, студенты-журналисты, – отрекомендовались они, – благодарим вас за то, что вы иначе думаете о Китае, чем ваши соотечественники. Вы не откажете нам дать статью в журнал и прийти к нам в редакцию в гости?!

– С удовольствием, – пожимая руки, сказал Спарк.

Он был рад неожиданному знакомству со студентами. Их упрямые лица и горящие глаза были полны мужественной энергии. Это был тот Китай, с которым Спарк давно искал встречи.

С того дня, как «Долорес», распустив белую фату парусов, повенчалась с ветром, жизнь на ней стала похожа на сон.

Низкие китайские берега, кинувшиеся в погоню, давно отстали и скрылись из виду. Обиженно вздрагивая, сторонились туманы, раздвигаемые уверенным килем. Шуршали волны, осыпаясь назад. «Долорес» неслась по голубому лугу навстречу звездам, с каждой ночью становившимся все крупней.

Мелькнул Гонконг… Показалась Манила… «Долорес» останавливалась и уходила дальше в обнимку с ветром, шарившим в юбках парусов. Океанские зори засыпали цветами. От Манилы волны покрылись фиалками, и «Долорес» шла по лиловой дороге под небом, полным сиреневых облаков.

Три недели промелькнули, как час любви. Каждый день звучал неслыханной сказкой.

Китти полюбила золотую малагу, брови Гонзальво, песни Паскуале. Она примирилась с обожанием Дальтона. Ее не оскорбляло равнодушие Веспы.

За весь путь не выпало ни одного ненастного дня. Ветер переживал медовый месяц.

Последняя остановка была в Минданао.

Китти рассматривала шляпы моросов [41] Племя, населяющее некоторую часть Филиппинского архипелага. с лыковыми цепями, заковывавшими подбородки.

Дальтон принес ворох цветов, росших у океана на высоких деревьях.

После Минданао счастье изменило «Долорес». Ветер неожиданно скрылся куда-то. Вместо него появилась жара, подступившая белым туманом. Паруса съежились и обмякли. Стало трудно дышать. Трюм застонал и начал громко бредить.

Гонзальво охватила тревога.

– Куда провалился этот проклятый ветер! – недовольно бормотал он, всматриваясь в океан.

Но ветра не было. Паруса, ошпаренные зноем, покрывались волдырями. Палуба потела. Дерево, кожа, железо, канаты испускали дурной и тяжелый запах. «Долорес» шаталась, близкая к обмороку.

Никто не обращал внимания на закат.

Китти ворочалась в гамаке, как задыхающаяся рыба. Веспа, у которого пропала охота фехтовать с Дальтоном, подошел к Гонзальво.

– Мы, очевидно, проезжаем над адом! Что вы думаете о веере из брезента, подвешенном к рее? Десяток кули, дергающих веревки, живо охладят этот зной.

– Можно распорядиться, если хотите, только вряд ли это поможет.

Мы застряли на пороге экватора. В этих местах корабли всегда превращаются в горшки, засунутые в печь.