Сергей Алымов - Нанкин-род

Закрытые люки трюма затряслись от ударов.

– Желтые черти ведут себя отвратительно, – сказал Гонзальво. – Им, должно-быть, здорово жарко внизу!

Обнаженный до пояса матрос открыл люк. Тревожный вой вырвался на палубу. Из трюма высунулись встрепанные головы. Веспа подошел к люку. Китайцы, размахивая руками и перебивая друг друга, отчаянно кричали.

– В чем дело? – спросил Гонзальво.

– Они говорят, что в трюм проникли злые духи, напустившие на них страшную болезнь. Уже умерли двое, которых духи затрясли до смерти. Они просят отвезти их назад, так как духи против поездки.

– Дьявол бы побрал их вместе с духами! – загремел Гонзальво. – Опустите люк, – приказал он матросам. – Куда пропал этот проклятый ветер?! Он нам нужен, как никогда.

Матросы запихнули в дыру воющих китайцев и опустили люк. Гонзальво схватил Веспа за руку и потащил к борту.

– Вы знаете, что за гостья пожаловала к нам? – зашипел он. – Это может быть холера, – холера, которая унесет все наши надежды, если не нас самих.

Веспа вздрогнул. В летнюю жару в узких переулках Шанхая он видел немало скрюченных трупов.

– Проклятая духота уничтожит весь груз! – стонал Гонзальво. – Ах, если бы ветер! Если бы ветер! При хорошем ветре «Долорес» за сутки домчит до Тимора!

Но ветра не было. Мутная ночь бродила по волнам белым привидением.

– Почему вы подумали о холере? – спросил Веспа. – Они просто могли задохнуться.

– Ах, если бы они задохнулись! Это было бы счастье! Я согласен подарить жаре еще целую сотню кули. Нам все-таки останется хороший барыш.

Они перешли на корму.

– Как узнать, что там у них внизу? – бормотал озабоченный Гонзальво. – Холера или только духота?

– Есть способ! – воскликнул Веспа. – Надо сказать, чтобы они выбросили на палубу трупы. Мы узнаем холеру по рукам мертвецов…

– Пойдемте, пойдемте, – заторопил Гонзальво.

Подозвав матросов, они направились к люку. Матросы немного приподняли люк. Веспа, наклонившись к щели, крикнул по-китайски. Кули ответили пронзительным воем.

– Они не желают отдавать мертвых. Они требуют, чтобы их всех выпустили на палубу.

– Пусть сначала их передушит холера! – сердито крикнул Гонзальво.

Матросы снова закрыли трюм.

– Я задыхаюсь!.. – просипел Гонзальво. – Пойдемте немного промочим горло.

Подвешенный на ремнях бочонок качался, как детский гробик. Гонзальво остановил его и, повернув кран, подставил стаканы. В стаканы полился жидкий мед.

– Если это холера – они начнут дохнуть, как мухи, – бормотал он. – Кто бы мог подумать, что удача станет бедой.

– Мы слишком пожадничали, – сказал Веспа. – Надо было оставить больше места. Они лежат друг на друге.

– Какой толк об этом говорить? Меня беспокоит отсутствие ветра. Через день мы задохнемся от трупной вони!

Веспа мрачно тянул малагу.

– Я тоже хочу пить, – сказала Китти, входя с Дальтоном. – Никогда в жизни не испытывала такой жажды.

Гонзальво достал коньяк.

– Как было хорошо ехать!.. – жаловалась Китти. – Зачем мы застряли в этом аду?!

Стакан коньяка подбодрил ее.

– Ветер, ветер, – повторил Гонзальво. – Все дело в ветре. Китти вдруг заметила тщательно завязанный галстук Дальтона.

– Вы с ума сошли! – крикнула она. – Сейчас же снимите галстук. Глупо задыхаться от избытка воспитанности.

– Тогда разрешите, я пойду переменю эту сорочку на теннисную.

– Ступайте, меняйте, а еще лучше, если вы наденете пижаму. Возвращайтесь, и мы будем пить.

Дальтон пулей вылетел из каюты. Гонзальво все чаще наполнял стаканы.

– А что с Паскуале? – спросил Веспа.

– Я здесь, синьор, – раздался жалобный голос, и в дверях показался Паскуале с гитарой, волочившейся по полу.

– Santa Madonna! [42] Пресвятая Богородица! – страдальчески закатил он глаза. – Это место плохо даже для каторжников! О, Портичи, Сорренто, Кастелламаре!

Гонзальво поставил ему стакан.

– Я тоже знаю неаполитанские ночи…

– Помните залив? – оживился Паскуале. – Белые дома, и песни, и апельсины, и… – он вздохнул, – и… прохладный ветер.

– Особенно ветер, – подхватил Гонзальво. – Выпьем за прохладный ветер.

Вошел Дальтон в голубой пижаме. Китти вспомнила свой автомобиль. Кто теперь в нем сидит? Ей стало немножко грустно. Расстояние сообщает прелесть многим надоевшим вещам!

Паскуале ласково ущипнул струны.

– Guarda gua chisti tiardine… – начал он упрашивать умоляющим шепотом. – Siente sie st'addore 'e arancio… [43] Невероятный грохот уничтожил Сорренто.

Его голос завораживал: тихо подкрадывался, незаметно уводил, преодолевая пространство. И вокруг зацветали душистые рощи, и тонкий аромат наплывал, как мечта, и каждый шаг, каждая пядь земли наполнялись любовью, с которой мучительно не хотелось расстаться.

Каждый по-своему переживал очарование песни – упоительное наваждение, рожденное природой, музыкой и любовью. У каждого было свое Сорренто, куда зазывало тоскующее сердце. И, отвечая общему настроению, Паскуале пел, разрывая струны:

– Тысяча дьяволов, – вскочил Гонзальво. – Пойдемте, Веспа, прекратим эту музыку.

– Что там такое? – встревожилась Китти.

– Кули немножко нервничают. Они захотели вернуться домой.

– В Шанхай? – сверкнула глазами Китти. – Негодяи. Я готова расколотить им головы!

– Этим, кажется, дело и кончится, – сказал Гонзальво, стоя на пороге. – Сидите и пейте – мы скоро вернемся.

Китти щедро наполняла стаканы.

– За будущее, – чокнулась она.

– Avanti [45] Вперед! , – радостно поддержал Паскуале.

– Я хочу танцевать, – заявила вдруг Китти.

– Танцевать? – всполошился Дальтон. – А музыка? Паскуале заиграл «Валенсию».

Гонзальво и Веспа вернулись сумрачные. Страшная гостья сорвала маску. Трюм наполнялся мертвецами. Обезумевшие кули рвались на палубу.

Ветра не было. Восковая ночь оплывала нагаром неподвижных свечей. Желтое пламя коптило небо и, дергаясь, потухало в мраморных облаках.

У люков стояли вооруженные матросы. Гонзальво приказал приготовить лодки. Они раскачивались, стукаясь о борт, готовые спуститься в любую минуту. Какая-то птица, страдающая бессонницей, перелетала с реи на рею.

В капитанской каюте кончились песни. Полупьяная Китти увела Дальтона и отдавалась ему в своей каюте, катаясь по полу и задыхаясь от жадности.

Паскуале уснул на табурете, положив на гитару усталую голову. Веспа задремал, отягченный малагой. Гонзальво храпел, бормоча во сне: «Ветер, ветер!..»

«Долорес» затихла. Из трюма перестали доноситься удары. На реях тревожно кричала птица.