Александр Беленсон - Джиадэ. Роман ни о чем

Вариативна и раздвоена не только фамилия персонажа: Невменяемов в первых 12-и эпизодах «Первого варианта» живет в Ленинграде, далее, как и его «двойник» Неменяемов из «Второго варианта» – в Москве.

В «ценнейшей рукописи» покойного Невменяемова, «сыскавшейся» у автора, говорится: «События алогичны, хотя последовательны вне пространства и времени, обремененного вещественностью координат» [Там же, с. 209].

Литературный эксперимент (с сюжетом, местом и временем «сказания»-повествования) скрывает, однако, образ тотальной «пограничности» быта и реальности советских двадцатых – растянувшегося на десятилетие послереволюционного мартобря 11.

На Духов День Невменяемов, «с утра, встав пораньше», «пошел не на службу, а в церковь, в храм св. Архидиакона Евпла, что на Мясницкой, коли не срыт еще, насупротив Армяногрегорианского переулка» [Лугин, 1928b, с. 200]. Во время написания повести (1924) он еще не был «срыт» властью. Однако ко времени выхода книги (1928) этого храма не существовало: он был уничтожен в 1926 году. «На службе ему поставили на вид <.. > говорят: “Манкировать стали, на службу не ходите”, а он: “Нет, хожу – всю как есть службу выстоял”» [Там же].

Вернемся, однако, к адресу героя: «Усачева улица, на которой проживал Неменяемов, помещается в красной Москве, посередке между Упорным переулком и Укромным тупиком» [Лугин, 1928b, с. 243]. После истории персонажа по фамилии Невменяемов, прошедшего в первой части полный сюжетный цикл, он прочитывается как метафора, полузашифрованная в этимонах антропонимов и подлинных московских урбанонимов. «Грубая» расшифровка могла бы быть примерно такой: безумный индивидуалист (Невменяемов) сохраняет свою сущность в неизменности (Неменяемов), она проявляет исключительное упорство и оказывается способной найти для себя укромный уголок.

Усачева улица в Хамовниках (именно так, а не улица имени Усачева) получила название в XIX веке по имени жившего здесь купца С. И. Усачева. «Адрес» Неменяемова находится в противоречии с реальной топографией Москвы, но обретает художественный смысл в системе язы- [11] Ср. в поэме М. Волошина «Россия» (1924): «До Мартобря (его предвидел Гоголь) / В России не было ни буржуа, / Ни классового пролетариата: / Была земля, купцы да голытьба, / Чиновники, дворяне да крестьяне…» [Волошин, 2000, с. 376]. ковых, а не эмпирических («вещественных») координат. Алфавитный порядок, отраженный в справочных изданиях, реверсирует и расширяет последовательность упоминания в тексте: Укромный тупик (б. 2-й Покровский тупик; упразднен уже в 1980-е годы), Уланский переулок, Ульяновская ул. (б. Николоямская), Упорный переулок (б. Меняевский, затем Мараевский), Усачева улица [Вся Москва, 1927, с. 141].

В исключительно изощренной словесной вязи повести название улицы включается в развертывание семантического и эстетического потенциала, заключенного в эпиграфе («motto конструкции»), взятом из текста стихотворения Г. Р. Державина «Аристиппова баня» (1811): «И смерть как гостью ожидает, / Крутя задумавшись усы» [Лугин, 1928В, с. 225]. Усы контекстуально связываются со смертью (поэтому укромное место и оказывается тупиком: «Пожалте бриться!» [Там же, с. 227]): «Смерть работает сдельно во французской на паях парикмахерской “Жан-Жак” парикмахерским подмастерьем. <���…> Она ж идет вечерком в ближайшую пивнушку с концертным отделением и там за столиком перелистывает красную книжищу “Вся Москва на 1928 г.”. Перво-наперво смотрит наименования на “у”, кому бы визит нанести: Усагин, Усаковский, Усанов, Усатов, Усатов-Мусатов.

– Вишь ты, – говорит подмастерье, – мало тебе того, что Усатов, – еще и Мусатова приклеил. Путаники, евразийцы! – Он продолжает: – Усачов, Усватова, Усевич, Усенко, Усикова, Усит, Усков, Усманов, Усов, Усолов, Усольцев, Усольцева-Веселаго. Туда ж затесалась, ехидная, видно, бабеночка. Господи, до чего же их все-таки много, чертей полуусатых! – вздыхает смерть и кричит истошным голосом: – Человек услужающий, еще кружку пива, да поживей!

Засим, не попав в переполненный смертниками автобус, плетется он домой, бормоча: “Всё – суета сует. Надоело. Устал”. И в душе его продолжается гнусное-прегнусное дребезжанье» [Там же, с. 245–246] [12] Второй вариант» посвящен конструктивисту Сельвинскому, но полемически соотнесен и с «литературой факта»: «Усатов-Мусатов, Пл. Ив., арт., Красная Пресня, Большевистская ул., 8, кв. 1 (ГАБТ)»; «Усольцева-Веселаго, Нина Фед., врач-хир., Маросейка, Девяткин п., 2, кв. 1 (ГИФО [Государственный институт физиатрии и ортопедии])» [Вся Москва, 1927, с. 537]. Там же можно прочитать: «Беленсон, Ал-др Эмман., литерат., Сверчков п. 10, кв. 15» [с. 221]. .

После разгромных рецензий начала 1929 года о «Джиадэ» почти не вспоминают. Лишь в 1933 году в очерке с характерным названием «Последние тучи рассеянной бури» из книги, посвященной «религиозным влияниям в русской литературе», о Лугине было сказано: «Он делает все возможное, чтобы запутать читателя, сбить его с толку и под шумок напичкать разными мистическими бреднями, которые у него разбросаны по всему роману. <���…> Одним словом, “неэвклидова относительность беспамятства и раздвоенностей, поражающих воображение” и, под сурдинку, настраивающих читателя на мистический лад – таков роман Лугина» [Медынский, 1933, с. 234–235]. Три года спустя критик Селивановский вспоминает о второй книге стихов Беленсона и – вне прямой связи с «Джиадэ» – раскрывает псевдоним: «Вот книжка Александра Беленсона-Лугина “Врата тесные” (Петербург, 1922), Беленсона, который некогда издавал желтый альманах “Стрелец”, а теперь, в начале нэпа, стал сочинять такие политически прозрачные стишонки <���…>» [Селивановский, 1936, с. 155; далее цитируется стихотворение «Я не певец пустых полей…»].

В мире неофициальной культуры память о книге со странным названием, тем не менее, жила. В 1958 году она неожиданно упомянута (хоть и названа «одним декадентским романом») в одной из сносок в книге выдающегося пианиста Г. М. Когана [1958, с. 32]. Знают ее и персонажи написанной в 1976 году (и изданной впервые в Лондоне в 1992-м) повести А. Г. Наймана [2004, с. 121].

Избавление от «бациллы индивидуальной, зловреднейшей» [Лугин, 1928b, с. 252], хоть и сохранило Беленсону жизнь, не спасло его от душевной катастрофы: автор книги стихов «Безумия» (1924), романа «Джиадэ» (1928) и сочинитель слов для «Марша чекистов» и «Песни о маршале Берия» (1945) умер 9 апреля 1949 года в одной из московских психиатрических клиник.

О характере его болезни известно немногое; известно, в частности, что он страдал от «музыкальных галлюцинаций», слышал звуки рояля из-под кровати.

Тексту «гностического повествования» «Египетская предсказательница» предшествовало: «Посвящается сестре моей Елизавете» [Беленсон, 1921, с. 54]. Сестра писателя, Елизавета Эммануиловна Беленсон (1887 –?) покинула Россию в 1919 году, публиковалась под своим именем и под псевдонимом Эли Эльсон в редактируемом Бердяевым журнале «Путь».