Василий Каменский - Путь энтузиаста

Зима сошла благополучно.

На все лето я уехал в Псковский уезд, в экономию Карамышево вместе со всеми студентами на практические занятия по агрономии,

Там мы создали студенческую коммуну, много занимались: слушали лекции, работали с микроскопом по анатомии растений, группами ходили с профессорами по лугам и лесам, собирая насекомых, червей, паразитов, изучая на месте флору и фауну.

С профессором лесного института Сукачевым мы ходили в дальние экскурсии на озера для общего исследования.

Сами вели огромное молочное хозяйство экономии, доили, наблюдали, практиковались.

Жизнь леса я изучал с такой любовью, что построил себе землянку в роще и жил, иногда ночуя на кронах сосен, где устроил себе колыбель, вспоминая жизнь предков, живших на деревьях.

Зимой я учился дальше.

Начал заниматься живописью.

И вовсе не потому, что мечтал быть Айвазовским, а просто, вроде маляра, – заработка ради.

Дело в том, что для курсов требовались разные картины геологических пластов, почвенных разрезов, корни растений.

Все это я живописал очень удачно, с натуры, и получал по десятке за картину.

Этот заработок настолько меня обеспечил, что ходил по театрам на галерку, восторгался игрой В. Ф. Коммиссаржевской, Мариинской оперой, александрийской драмой, народным домом, посещал выставки художников, музеи, эрмитаж.

Покупал книги, зачитывался Гамсуном и ревел над «Викторией»: ибо в ту пору влюбился в курсистку Марусю Косач и опять неудачно.

Маруся ревновала меня к своей сестре Вере и даже заявила:.

– Ты желаешь переступить через мой труп, чтобы добиться взаимности Веры.

Я чуть с ума не сошел от столь неожиданного недоразумения, т. к. любил именно Марусю, а не Веру, – будь она проклята эта Вера.

До сих пор досадно за это недоразумение.

Однако, моя «сумасшедшая» упрямая любовь сделала то, что все ночи напролет писал стихи, рассказы, посвящая ночные произведения возлюбленной.

И все таки Маруся была убеждена, что я люблю ненавистную Веру.

Так и не выпутался из рокового тупика.

В эту зиму 1907-го года большинство студенчества, благодаря Вербицкой и появившемуся «Санину» Арцыбашева, было увлечено «вопросами пола» и «свободной любовью».

В первый раз в жизни я выступил перед массой студенчества с большой лекцией по этому поводу, разделав под-орех мещанскую пошлость и похабщину вербицких-арцыбашевых, отвлекающую молодежь от великих идей освободительного движения, от строения новых форм современной культуры.

Ободренный бурным успехом первого выступления, перешел к систематическому разбору сегодняшнего положения русской литературы и доказал, что и тут нет никаких новых, открывающих исканий, что все задернуто густой завесой мистики и отчаянного пессимизма леонидо-андреевского мироощущения.

Однажды в вечерней «Биржовке» я прочитал объявление о том, что Н. Г. Шебуев (известный в то время журналист, автор-редактор бывшего «Пулемета») организовывает литературный альманах «Весна» для начинающих писателей и приглашает молодых авторов явиться к нему с рукописями.

И я решил попробовать.

Взял ночные любовные произведения, что посвятил Марусе, и понес с трепетом к прославленному Шебуеву, которого, кстати, очень хотел увидать за слова: «царский манифест для известных мест», эти слова все знали, как его «Пулемет», что прогремел на всю Россию и даже пролез в тюрьмы.

Пришел. Сердце колотится, как на экзамене.

Передо мной за письменным столом сидел рыжеватый бритый, в золотом пенснэ, очень симпатичный улыбающийся Шебуев.

Подумал: вот они какие бывают.

Шебуев пригласил сесть, был необычайно приветлив, весел, остроумен.

– Ну, что ж, давайте, – сказал «пулеметчик», на минуту заглянув в мои рукописи, – давайте устроим братскую могилу. А?

Мне это легкое предложение понравилось, но я был застенчив и пробормотал:

– Спасибо за это самое… но как же так – ведь вы еще не читали мои произведения…

– Ого! – перебил редактор, – мои глаза так натасканы, что раз взгляну и все вижу. Главное – очень грамотно, а за талант вы будете отвечать сами, как за преступленье, ха-ха.

– Значит, принимаете?

Шебуев молча написал на моем первом листке: «Да». И подписался. И показал.

Я вспотел от счастья.

Разговорились о взглядах, о вкусах.

И о том рассказал я – какие лекции читаю студентам и каковы мои выводы о состоянии современной литературы.

Через час разговоров Шебуев предложил мне место секретаря редакции «Весна» и заявил, что намерен издавать еженедельный журнал.

И предложил аванс.

Вот он какой – этот Шебуев!

Словом, через два часа я спускался от него по лестнице, как пьяный.

Не знал – в какую сторону двинуться на улице от всего, что случилось.

Так я стал писателем и секретарем редакции «Весна».

И кругом, действительно, веяло сочной ароматичностью весны до головокружения.

Жизнь вила, накручивала толстый, смоляной канат и, как баржа за пароходом, я тянулся на этом канате за могучим шествием времени по реке бытия.

Ну, тут произошло такое, что и пером не опишешь.

Одним словом – пошел.

В двух словах – действовал энергично.

В трех – жизнь строил фундаментально.

Сидел за тем редакционным столом, за которым принял меня Шебуев.

С левой стороны лежала пачка альманаха «Весна».

С правой – груда вышедшего иллюстрированного, еженедельного журнала «Весна», в конце коего значилось:

Издатель – Н. Г. Шебуев. Редактор – В. В. Каменский.

Шебуев близко дружил со всеми писателями и широко с ними знакомил, наворачивая на мою голову, как чалму, обильные комплименты.

За короткое время познакомился: с Леонидом Андреевым, Куприным, Сологубом, Александром Блоком, М. Кузьминым, Алексеем Ремизовым, Чуковским, Петром Пильским, Скитальцем, Боцяновским, Городецким.

У всех бывал, чтобы получить материал для журнала и тут же, на квартирах, платил гонорар.

А раз – гонорар, значит, меня принимали с искренним почтеньем и непринужденной веселостью.

Только один из «известностей» упорно, настойчиво приходил и приезжал на извозчике сам за «авансами» – это критик Петр Пильский.

Больше всего на свете он любил «авансы».

Частенько и в 2 часа ночи раздавался звонок.

Что случилось?

Приезжал извозчик из ресторана и вручал краткое письмо:

Дайте 5 руб. Сочтемся.

П. Пильский.

Очень мне нравился Куприн.

Один раз Шебуев попросил меня поехать в Гатчину к Куприну, взять рассказ и заплатить сто рублей.

И было наказано: пока не получу рассказа – денег не давать.

Я поехал.

На Гатчинском вокзале спрашиваю буфетчика:

– Где живет писатель Куприн?

Буфетчик указал на столик: