Василий Каменский - Путь энтузиаста

Первым посетили Харьков.

Газеты встретили:

Вчера на Сумской улице творилось нечто сверхъестественное: громадная толпа запрудила улицу. Что случилось? Пожар? Нет. Это среди гуляющей публики появились знаменитые вожди футуризма – Бурлюк, Каменский, Маяковский. Все трое в цилиндрах, из-под пальто видны желтые кофты, в петлицах воткнуты пучки редиски. Их далеко заметно: они на голову выше толпы и разгуливают важно, серьезно, несмотря на веселое настроение окружающих. Какая-то экспансивная девица поднесла футуристам букет красных роз и видимо хотела сказать речь, но, взглянув на полицейского надзирателя, ретировалась. Сегодня в зале Общественной библиотеки первое выступление футуристов. Билетов, говорят, уже нет, что и требовалось доказать. Харьковцы ждут очередного «скандала».

Но, разумеется, никакого «скандала» не было, если не считать шума, криков, обычной возбужденности молодежи, переполнившей концертный зал.

Выступление повторили.

И опять полно.

Наши номера в гостинице с утра осаждались группами харьковской, горячей молодежи.

Многие приносили наши книги, чтобы мы дали автографы.

Я почти всем подписывал «Сарынь на кичку», как просили.

Разинские стихи, как вселяющие дух бунта, нравились больше всего.

На афишах я печатался – «пилот-авиатор императорского всероссийского аэроклуба», – это делалось

для благополучия губернаторского разрешения афиши, ибо обычно полиция, взглянув на афишу, разрешения не давала, а посылала за визой к губернатору, к которому я ходил лично.

Показывал «его превосходительству» диплом авиатора, где было сказано, чтобы власти оказывали мне всяческое содействие.

Потом показывал афишу с выделенным заглавием «Аэропланы и поэзия».

Губернатор недоумевал:

– Но причем-же тут футуризм? Что это такое? Зачем?

Я объяснял, что футуризм главным образом воспевает достижения авиации.

Губератор спрашивал:

– А Бурлюк и Маяковский тоже авиаторы?

Отвечал:

– Почти…

– Но почему-же, – интересовался губернатор, – вокруг ваших имен создается атмосфера скандала?

Отвечал:

– Как всякое новое открытие, газеты именуют «сенсацией» или «скандалом», – это способ создать «бучу», чтобы больше продавалась газета.

– Пожалуй, это правда, – соглашался губернатор и неуверенной рукой писал: «разрешаю».

А газеты, действительно, густо наворачивали всяких фельетонов, статей, интервью, пускаясь в самое развеселое плаванье по лужам остроумия.

Например, в том же Харькове после первого выступления писали:

…верзило Маяковский в желтой кофте, размахивая кулаками, зычным голосом «гения» убеждал малолетнюю аудиторию, что он подстрижет под гребенку весь мир и в доказательство читал свою поэзию: «парикмахер, причешите мне уши». Очевидно, длинные уши ему мешают. Другой «поэт-авиатор» Василий Каменский, с аэропланом на лбу, кончив свое «пророчество о будущем», заявил, что готов «танцовать танго с коровами», лишь бы вызвать «бычачью ревность». Для чего это нужно – курчавый «гений» не объяснил, хотя и обозвал доверчивых слушателей «комолыми мещанами, утюгами и вообще скотопромышленниками». Однако, его «Сарынь на кичку» – стихи самые убедительные, – того и гляди хватит кистенем по голове Но «рекорд достижений футуризма» поставил третий размалеванный «гений» Бурлюк, когда, показав воистину «туманные» картины футуристов, дошел до точки, воспев в стихах «писсуары»!!! Надо же было додуматься до подобного «вдохновенья». О, конечно, успех у футуристов был громадный, невиданный, похожий на «великое событие» в наши скучные дни, но этот успех делает молодежь, которой очень нравится, что футуристы смело плюют на признанных всем миром настоящих жрецов алтаря искусства.

В этом последнем случае мы, в самом деле, не стеснялись, ибо этой тактикой разрушали «ореол величия» далекого прошлого, перед которым все были в «священном преклонении», кроме нас, устремленных в будущее.

В Полтаве, где выступали после Харькова, нам свистали даже за Надсона, попавшего на зуб мудрости.

Однако, и «полтавская битва» не оставила желать лучшего.

В Полтаве, между прочим, со мной познакомились (пришли в театр, где мы читали) две старушки, которые назвали себя родственницами Гоголя; они предлагали купить шкатулку Гоголя, наполненного его же большими письмами, присланными из Москвы к близким родным.

Из разговоров я узнал, что письма хранятся неопубликованными, и в этой же шкатулке имеются записки, – нечто вроде дневника.

Я бы и купил, но за всем этим надо было поехать куда-то под Полтаву, где проживали старушки.

Мы же спешили в Одессу, где были объявлены выступления.

И теперь я очень сожалею, что не приобрел эту шкатулку с письмами Гоголя, которого любил с детства.

Мне скажут: но ведь вы, футуристы, не признавали старых гениев.

Повторяю: это была «дипломатическая» тактика.

И сейчас я убежден: что и Гоголь, и Пушкин – ничего общего с современностью не имеют, но это им не мешает оставаться на своих пьедесталах.

Когда мы на лекциях сталкивали всех «кумиров» литературы с «парохода современности» – это следовало понимать аллегорически.

Ибо мы не меньше других знали ценность и Рафаэля, и Пушкина, и Гоголя, и Толстого.

По этому случаю в Одессе мы выдержали особо-свирепый натиск газетной критики да и слушателей из партера одесского общества.

Сделав обычный «авиаторский» визит к губернатору, получив разрешенье, мы выступили в городском театре до потолка переполненном пестрой публикой.

Знакомый по Петербургу критик Петр Пильский сказал крепкую вступительную речь, как блестящий адвокат, защищающий «тяжелых преступников».

За ним выступил я с докладом «Смехачам наш ответ», где дал достойную отповедь нашим врагам.

Но едва коснулся литературной богадельни седых «творцов, кумиров и жрецов», как в партере зашикали, загалдели, а на галерке захлопали.

Замечательно, что каждый город защищает какого-нибудь одного из писателей, которого никак трогать нельзя.

В Одессе таким оказался Леонид Андреев.

Можно всех святых свалить с «парохода современности», но Леонида Андреева не тронь.

Я было «тронул» Андреева за убийственный пессимизм, но меня затюкали.

С таким же «успехом» выступил и Маяковский, остроумно «наподдевавший» малокровным символистам-поэтам.

Коньком Маяковского являлся Бальмонт, как Рафаэль у Бурлюка.

Но когда Бурлюк дошел до «Я смотрю на беременный памятник Пушкину» и, особенно, до своих «писсуаров», – тут поднялся скандальный гвалт,

Поклонники «изящной поэзии» оскорбились.

Между прочим, когда я читал авиаторские стихи, из первого ряда партера встал генерал (какое небывалое нарушение «общественного спокойствия»; даже генерал говорит с места, как на собрании. По тем временам это было невероятно до строгой ответственности) и заявил: