Валентин Мошков - 2062 Исторические пророчества о будущем России

Таким образом, изучение международных верований мало-помалу уводит нас в глубочайшую старину, быть может, в каменный век. Но если при всем том мы безусловно верим в способность всего человечества к умственному прогрессу, то перед нами встанет неразрешимая задача, над которой, вероятно, не мало ученых ломало себе голову. Чем объяснить, что в самые отдаленные доисторические времена, когда все человечество, как принято думать, стояло на самой низкой ступени развития, могли существовать какие-то особенные условия, при которых ни народная вражда, ни религиозный консерватизм, ни многоязычие человечества, ни океаны не могли помешать каким-то неизвестным нам людям искрестить земной шар по всем направлениям и разнести свои верования?

Если все человечество способно к самостоятельному развитию, то зачем понадобилось народам заимствовать в огромном количестве чуждые им верования или обмениваться ими? Разве у них не было своих?

Если развитие народов подвигалось в строгой постепенности, то когда и почему наступил в жизни человечества такой период времени, в который все народы, как бы по взаимному соглашению открыли свои двери настежь для всякого рода заимствований?

Наконец, чем объяснить страшное неравенство между народами в умственном отношении? Почему одни из них успели построить множество новых религиозных систем, одна другой величественнее, а старинные верования приспособили к новым условиям жизни, тогда как другие за тоже самое время ни на шаг не подвинулись вперед, как будто застыли в своем развитии и сохранили в первобытной чистоте верования и обычаи каменного века?

Такие или подобные им мысли должны были приходить в голову этнографам нашего времени при близком знакомстве с международными верованиями и заставили их вместе с Бастианом решить, что если в доисторические времена и были какие-то сношения между народами, то они по истине были «чудовищными». А отсюда уже только один шаг к отрицанию всяких международных сношений в те времена и к принятию теории «случайных совпадений». «Мы не можем, — говорит Ахелис, один из горячих защитников этой теории, — принять все (целиком) учение о простой передаче аналогичных, психических явлений — учение, построенное на почве регрессивной эволюции». Заимствование народами чуждых верований он допускает только в отдельных исключительных случаях их упадка и разложения.

Таким образом, ни «теории случая», ни противоположная ей «теория заимствования», в современной ее постановке, не в состоянии объяснить происхождения международной общности верования, обрядов и обычаев.

В заключение нам остается сказать несколько слов о третьей и последней теории происхождения международных верований, которой придерживаются очень немногие из современных ученых. Мы нашли ее у Гельвальда, автора «Естественной истории племен и народов». По его мнению, «допустить, чтобы такое бесчисленное множество поразительно сходных обычаев, воззрений и сказаний, встречающихся на отдаленнейших пунктах земного шара, возникло случайно, независимо друг от друга, также немыслимо, как и то, чтобы эти обычаи перешли от одних народов к другим в эпоху, когда еще не было никаких сношений между различными частями света, и теперь не имеют между собой никаких сношений. В одной и той же части света сношения между народами достигаются лишь посредством европейцев. Остается, стало быть, лишь один исход, а именно допустить, что эти часто встречающиеся культурные явления распространились по земному шару постепенно, вместе с самим человеком, стало быть, они возникли на том месте, где впервые возникло само человечество».

С Гельвальдом сходится во мнении и другой немецкий этнограф, Герлянд, хотя выражается очень осторожно. Он говорит, что верования, которые после тщательной проверки могут быть признаны общим достоянием крупных племен и народностей, составляют «общий продукт первобытного человечества», по которому можем судить «о той степени развития, на которой прекратилась совместная жизнь последнего. Эта ступень стоит, правда, довольно низко, но все же выше, чем обыкновенно принимают».

Последняя гипотеза объяснила бы как нельзя лучше те вопросы, которые нами поставлены выше, и устранила бы все затруднения этнографии, но она неразлучна с оспариваемою в настоящее время мыслью о единстве человечества, о том, что когда-то оно составляло один народ, живший в одном месте и говоривший на одном языке, а во-вторых, из знакомства с международными верованиями и мифами видно, что первобытный народ был не дикарь и не варвар, как многие думают, а человек высокого ума и развития.

Такая мысль противоречила бы многим общепринятым в настоящее время теории из которых на первом месте нужно поставить филологическую. Первобытный пранарод, от которого произошло все человечество, не мог быть существом бессловесным, иначе он не создал бы весьма сложных международных верований и мифов. Но если он уже до своего разделения обладал богатым и развитым языком, то все языки мира, как происшедшие от него, должны бы иметь с ним и между собою какую-либо общность. А между тем филологи, сравнивая языки разных народов земного шара, этой-то общности и не находят. «Почти все теперь признают, — пишет Гельвальд, — что древнейший человек, Homo alalus, каким его признают не только Геккель, но и лингвисты, вроде Шлейхера, Фр. Мюллера и др., представляет род связующего звена между человеком, одаренным словом, и антропоморфными».

Вот и все мнения о происхождении международных верований, которые мне удалось отыскать в этнографической литературе. Их немного, да и не может быть много, потому что самый вопрос не допускает большого количества решений.

Но если происхождение международных верований остается до сих пор неизвестным, то ясно, что всякие серьезные работы в области сравнительной этнографии, которой я занимаюсь, преждевременны и не имеют смысла, пока такое положение вещей не изменится. Это обстоятельство и заставило меня, отложив в сторону все другие работы, усердно заняться решением вопроса о происхождении международных верований. Как нередко бывает в подобных случаях, вопрос оказался гораздо сложнее и обширнее, чем можно было предполагать вначале. Имея в виду сравнительно небольшой и частный вопрос, я принужден был для его решения коснуться таких областей знания, которые первоначально вовсе не имел в виду. Таким образом совершенно неожиданно для меня самого выросла теория «Происхождения человека», которая служит ответом на «неразрешимую загадку этнографии».

В моих работах меня сильно поддерживали следующие, полные глубокого смысла мысли таких выдающихся естествоиспытателей, как Геккель и Дарвин: