Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Четыре линіи воздушной желѣзной дороги тянулись по главнымъ улицамъ на тридцативерстную длину, поддерживаемыя безчисленными желѣзными столбами, массивными, какъ колонны. На столбахъ лежала сѣть желѣзныхъ шпалъ, просвѣчивавшихъ на солнцѣ, какъ короткія прямыя ребра. Черезъ каждыя полторы минуты съ грохотомъ и визгомъ пробѣгали поѣзда, переполненные пассажирами, которые все ѣхали и взадъ и впередъ, и будто не могли проѣхать мимо.

Однако, кромѣ мостовой, вагоновъ и домовъ, все остальное было иное, не американское. Даже среди вывѣсокъ, которыми были унизаны сверху до низу фасады знаній, на каждомъ шагу попадались характерныя квадратныя буквы еврейскаго письма. Высокій доска-человѣкъ шагалъ по мостовой двухъ-саженными ходулями, и на его груди и спинѣ висѣли ярко исписанныя доски еврейской рекламы; газетные мальчишки, шнырявшіе на перекресткахъ, продавали только еврейскія газеты. Это было настоящее еврейское царство. На каждомъ шагу эмигрантамъ попадались подробности уличной жизни, странно и ярко напоминавшія картину, знакомую съ дѣтства. На гладкой асфальтовой мостовой лежалъ слой знакомой городской грязи, обрывки бумаги, обломки разбитой посуды, арбузныя и апельсинныя корки; въ одномъ мѣстѣ даже попалась дохлая кошка, которую кто-то ночью выкинулъ на улицу, чтобы облегчить работу обществу вывоза падали. Чистильщики улицъ убирали эту грязь дважды въ день, но жители успѣвали вываливать вдвое больше того, что было очищено, и въ нѣкоторыхъ узкихъ мѣстахъ образовались настоящія залежи гуано. По тротуарамъ взадъ и впередъ сновала и переливалась неисчислимая толпа, и, глядя на окружавшія лица, Авдотья ясно увидѣла, что все это земляки, пришельцы изъ Вильно, Люблина и Балты. Вмѣстѣ съ англійскимъ языкомъ раздавалась еврейская, а мѣстами даже русская рѣчь, ибо выходцы изъ Москвы и Одессы до сихъ поръ говорили между собою по-русски. Мелкія лавочки выглядѣли совсѣмъ какъ въ бѣлорусскомъ мѣстечкѣ. Въ окнахъ были выставлены вѣнки лука, большія ржавыя селедки, бѣлыя крутыя булки съ плетешкомъ на коркѣ. Передъ дверью стояли мѣшки съ орѣхами, кадки съ солеными огурцами и капустой, патока, даже деготь и подсолнечныя сѣмечки.

На окнахъ табачныхъ лавокъ даже красовался двуглавый орелъ надъ крупной русской надписью: «Здѣсь продаютъ русскій табакъ средней и мелкой крошки».

На нѣкоторыхъ улицахъ тротуары и даже мостовыя были сплошь заставлены возами и ручными телѣжками, вокругъ которыхъ происходила дѣятельная торговля, какъ на импровизированной ярмаркѣ. Нью-Іоркскій городской уставъ запрещаетъ такую торговлю, но даже тяжелыя палки ирландскихъ полисменовъ ничего не могли подѣлать съ еврейской суетой. Впрочемъ, многія монументальныя фигуры, неподвижно стоявшія на перекресткахъ, съ гуттаперчевымъ шлемомъ на головѣ и четвероугольной бляхой на груди, имѣли тѣ же знакомые крючковатые носы и мелкіе завитки темнорусыхъ кудрей на лбу и на вискахъ, какъ и приватные прохожіе. Еврейскій кварталъ давалъ контингентъ не только для городовыхъ, но даже для кулачныхъ бойцовъ, жокеевъ, профессіональныхъ игроковъ въ мячъ и бѣгуновъ на велосипедахъ.

Вся дѣятельная работа этой кипѣвшей, какъ въ омутѣ, жизни производилась тѣми же евреями. Носильщики съ крупными носами и курчавыми пейсами, слипшимися отъ пота, перетаскивали мебель, катали десятипудовыя бочки, погоняли тяжелые форгоны, наполненные до верху готовыми фабричными товарами. На всѣхъ углахъ строились дома, кишѣвшіе такими же черными и курчавыми каменщиками. Изъ улицы въ улицу тянулся непрерывный рядъ крупныхъ портняжныхъ мануфактуръ, гдѣ создавались груды готоваго платья, которымъ еврейскій кварталъ Нью-Іорка снабжаетъ всю Сѣверную и даже Южную Америку. Несчастные факторы и фантастическіе мелкіе торговцы, которые задыхались и умирали съ голоду въ мелкихъ мѣстечкахъ Западнаго края, вступивъ на американскій берегъ, попали въ самое жерло рабочаго водоворота, и безпокойная Америка сразу переучила ихъ и научила такимъ вещамъ, о которыхъ они не имѣли понятія въ первую половину своей жизни. Все это скопище жестикулировало, орало, суетилось и грызлось съ неудержимымъ азартомъ, какъ на бердичевскомъ базарѣ въ пятницу.

Однако, другія подробности этой странной жизни также громко говорили объ иныхъ условіяхъ, болѣе просторныхъ и счастливыхъ, чѣмъ на старой родинѣ. На каждой улицѣ возвышались солидно построенные школьные дома, настоящіе дворцы, въ шесть этажей, съ облицовкой изъ сѣраго гранита, откуда по временамъ сквозь высокія арки воротъ выливался наружу потокъ мальчиковъ и дѣвочекъ, пестро перемѣшанныхъ и дравшихся на ходу.

Табуны ребятишекъ, безстрашно шнырившіе по улицамъ между быстро летѣвшими вагонами, всѣ были въ крѣпкихъ башмакахъ и штанишкахъ безъ заплатъ. На каждомъ углу, гдѣ толпа была порѣже, подростки играли въ мячъ, безцеремонно перекидывая его черезъ голову прохожихъ.

Итальянецъ съ шарманкой на колесахъ остановился у тротуара и сталъ вертѣть ручку машины. Дѣти сбѣжались со всѣхъ сторонъ. На тротуарѣ немедленно начался импровизированный балъ, нѣсколько десятковъ миніатюрныхъ паръ взапуски кружились, сходились, продѣлывали самыя мудрыя па. Четырехлѣтняя дѣвочка, вся въ бѣлокурыхъ кудряшкахъ, перевязанныхъ на темени голубымъ шелковымъ бантомъ, высоко подобравъ бѣлое платьице, сѣменила на одномъ мѣстѣ голыми пухлыми ножонками, представляя вѣчный камень преткновенія для кружившихся паръ. Нѣсколько самыхъ отчаянныхъ сорванцевъ взявшись за руки, скакали въ сторонкѣ, выжидая удобную минуту, чтобы врѣзаться въ кругъ танцующихъ и превратить его въ еще болѣе веселый и шумный «цѣпной хороводъ».

Шарманщикъ получилъ обильную дань съ толпы зрителей, собравшихся вокругъ, и покатилъ дальше свою музыкальную телѣжку. Цѣлый отрядъ дѣтей послѣдовалъ за нимъ, чтобы продолжать свое веселье на каждой остановкѣ. На ходу они старались всячески донимать итальянца, садились на телѣжку и заставляли его тащить себя, дергали его за полы, даже пролѣзали между катившимися колесами, но шарманщикъ переносилъ все съ неистощимымъ терпѣніемъ и даже угощалъ болѣе выдающихся танцоровъ паточными конфетами. Авдотья удивлялась молча и пассивно. Глядя на танцовавшихъ дѣтей, она вдругъ припомнила Клашку и Антосика, которые остались тамъ, далеко, и сердце ея больно сжалось. Но восторгъ Ривки не имѣлъ границъ. Она дрожала, какъ въ лихорадкѣ.

— Это все наши сдѣлали! — неутомимо повторяла она. — Русскіе… жиды!

Сквозь ея восторгъ пробивалась мысль, что если еврейскіе переселенцы построили столько домовъ и завели такія большія мастерскія, то и она, Ривка Шмальцъ, сумѣетъ чего-нибудь добиться.

Нѣсколько мальчишекъ, отставшихъ отъ шарманщика, обратили свое вниманіе на эмигрантовъ.