Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Дѣти зовутъ, — объяснила Авдотья. — Домъ остался, худоба…

— Ува, худоба! — повторила скептическимъ тономъ Стрѣлицкая. — Велика важность!.. Захотѣлось тебѣ мякиннаго хлѣба на старости лѣтъ!..

— Ну, ужъ вы скажете! — проговорила Авдотья. — Мы съ ковалемъ завсе чистый хлѣбъ ѣли…

Она, однако, съ сожалѣніемъ вспомнила американскія булки, къ которымъ привыкла за эти годы.

— А какая худоба у тебя? — допытывалась Стрѣлицкая. — Земля, изба?..

— Избу жидъ забралъ! — призналась Авдотья.

— Ну, ну! — сказала Стрѣлицкая. — Что же ты хочешь тащить корову черезъ чердакъ въ сарай? Дорога вѣдь денежки стоитъ, больше худобы твоей!..

— Сироты у меня остались! — буркнула Авдотья.

Стрѣлицкая немного подумала.

— Знаешь что? — сказала она, наконецъ. — Ты лучше оставайся здѣсь. Зачѣмъ тебѣ ѣхать по водѣ? Еще несчастье случится… А дѣтямъ возьми да пошли шифъ-карты (пароходные билеты), пускай они тоже свѣтъ посмотрятъ… А здѣсь найдется мѣсто и для нихъ, въ Америкѣ. Сама знаешь!.. Да и мы, пожалуй, поможемъ!..

Стрѣлицкая даже просіяла отъ удовольствія. Она искренно хотѣла дать Авдотьѣ хорошій совѣтъ, но больше всего она была рада, что все можетъ устроиться къ ихъ обоюдному удобству.

Авдотья молча кончила перекладывать свои вещи, потомъ сошла внизъ, уложила дѣтей спать, убрала посуду и сдѣлала еще нѣсколько мелкихъ домашнихъ дѣлъ; все это время она обдумывала про себя слова Стрѣлицкой.

Практическая смѣтка, выработанная въ многолѣтней мелкой борьбѣ съ людьми и обстоятельствами, мало-по-малу снова взяла верхъ.

«А что я буду дѣлать въ Красномъ? — спросила она сама себя. — Хозяйства нѣтъ. Какая справдишная худоба — корова да овца?.. Мужика нѣтъ, дѣти недосилки. Да и разнѣжилась я отъ здѣшней жизни… Привезу я три пары сотенъ, и тѣ проѣмъ съ дѣтьми. А потомъ что?..».

А на городскую руку въ Красномъ нѣту дѣлъ. Есть двѣ мелочныя лавки, но и торговцы живутъ немногимъ лучше мужиковъ и въ десять разъ хуже ея, авдотьиной жизни.

Духъ американскаго соблазна, который шесть лѣтъ тому назадъ выманилъ ее изъ-подъ мужниной кровли, опять громко заговорилъ въ ея душѣ.

«Лучше я дѣтей вызову! — рѣшила она. — Пускай и они посмотрятъ, какъ другіе люди живутъ!.. Здѣсь въ Америкѣ не трудно дѣло устроить, — подумала она, — когда есть денегъ немного. Вотъ устроимъ прачечную съ дочкой. А сына въ мастерскую отдамъ. Будемъ жить въ собственной квартирѣ… Въ переднюю комнату мягкую мебель поставлю, зеркало на стѣну повѣшу, стану дочку на фортепіанахъ учить!».

Планы Авдотьи во всякомъ случаѣ не совпадали съ предположеніями госпожи Стрѣлицкой. Такъ или иначе она собиралась вить собственное гнѣздо. Мечты ея не были особенно несбыточны. Мягкую мебель въ Нью-Іоркѣ можно взять на выплату по доллару въ недѣлю. Фортепіано имѣется у многихъ рабочихъ семействъ, и немножко музыкальнаго умѣнья считается первымъ признакомъ женской порядочности даже въ мелко-мѣщанской и рабочей средѣ.

«Полно мнѣ жить съ чужой вѣрой! — сказала себѣ Авдотья. — Пора и Бога узнать. Стану ходить въ церковь, отыщу настоящихъ русскихъ людей!..».

Авдотья вспомнила, что гдѣ-то въ восточномъ городѣ въ глубинѣ чешскаго квартала живутъ православные люди, русины изъ Галичины, и такъ же, какъ она, выходцы изъ великой переселенческой волны, которая постоянно катится изъ Европы въ Америку.

— Со своими буду жить! — повторяла Авдотья. — Полно мнѣ по чужимъ шататься!..

Кое-кого изъ земляковъ она тоже встрѣчала въ Дантанѣ. Все это были мужики отъ плуга и сохи, которые являлись вмѣстѣ съ евреями и работали въ еврейскихъ портняжныхъ мастерскихъ съ утюгомъ и швейной машиной, но въ послѣднее время они стали отбиваться въ сторону.

Пестрая человѣческая толпа, которая ежегодно вливается въ Америку черезъ двери Нью-Іорскаго порта, таить въ себѣ великую центробѣжную силу. Мелкія человѣческія частички, ступивъ на чужой берегъ, тотчасъ же начинаютъ группироваться и подбираться другъ къ другу, нѣмцы съ нѣмцами, евреи съ евреями, и даже сирійцы и армяне съ такими же сирійцами и армянами.

Теперь и Авдотья почувствовала, наконецъ, потребность, оставаясь въ Америкѣ, отмежеваться отъ окружающей пестроты и воскресить свою вѣру и языкъ, хотя бы для домашняго обихода.

Всю эту ночь до самаго утра Авдотья просидѣла подъ газовымъ рожкомъ, сочиняя письмо Антосику.

Перо не слушалось ея и брызгало чернилами вправо и влѣво. Обтирая перо объ голову, она постепенно измазала лобъ и щеки. Число исписанныхъ листковъ, выросло до неслыханныхъ размѣровъ, а Авдотья все не могла оторваться отъ стола и добраться до желаннаго конца.

«Милыя мои дѣточки! — писала Авдотья. — Остались вы сиротами на бѣломъ свѣтѣ… А какъ же я къ вамъ поѣду?.. Вода мокрая, а я старая; куда мнѣ тащиться? Да я же еще имѣю здѣсь хорошее мѣсто.

Голубчики мои ласковые, Кларичка, Антосикъ!.. Надумала я, чтобъ вамъ ѣхать сюда. Богъ съ ней, съ худобой, накажетъ ихъ Господь за ваши слезы!.. А здѣсь для бѣднаго человѣка самое хорошее мѣсто. По здѣшней пословицѣ: сапожникъ здѣсь бариномъ, а баринъ сапожникомъ. Есть работа, а по работѣ и деньги, а по деньгамъ и жизнь. Ѣда всякая, чего душа хочетъ.

Дѣточки мои! Сердце мое не дождется, чтобы васъ повидать!.. Посылаю вамъ двѣ шифъ-карты. Поѣзжайте на Ямбургъ, да возьмите губернскій паспортъ, такъ дешевле!..

Ласточка моя, Клася! Ты теперь стала большая, невѣста! Ночей не сплю, все о тебѣ думаю.

Я проплакала всѣ глаза… Не давайте, дѣточки, на дурницу денегъ никому, бо все заплачено.

Ягодки мои малиновыя! Поѣдете по водѣ, креститесь, да Богу молитесь. Подходить будетъ время, стану я каждый вечеръ бѣгать на морскую пристань. Куплю я длинную трубу, всѣ глаза просмотрю, повыглядываю, не бѣжитъ ли океанское судно, не везетъ ли мое червонное золото?..

Алмазы, мои неоцѣненные! Мучаюсь я за вами, какъ голодная… Были бы у меня крылья, полетѣла бы я вамъ навстрѣчу».

Черезъ шесть мѣсяцевъ, въ воскресный вечеръ прекрасной американской осени, которая составляетъ лучшее время года, особенно у Атлантическаго океана, въ узкомъ паркѣ, прилегающемъ къ Восточной Рѣкѣ у Восемьдесятъ Пятой улицы, среди безчисленной толпы народа, стояла еще одна маленькая группа. Это была Авдотья съ «дѣтычками». Клаша, дѣйствительно, была невѣста, и молодые люди заглядывались на ея свѣтлорусую косу, которая спускалась по спинѣ ниже пояса. Безусое лицо Антосика имѣло дѣтскій видъ, но онъ уже переросъ на полголовы свою мать. Авдотья похудѣла и стала какъ будто старше, но лицо ея выглядѣло гораздо оживленнѣе прежняго. Она исполнила свое намѣреніе и открыла небольшую прачечную и теперь, кромѣ своей дочки, уже имѣла двухъ галичанокъ помощницъ. Дѣло обѣщало имѣть успѣхъ. Антосикъ ходилъ въ слесарную мастерскую и уже зарабатывалъ пять долларовъ въ недѣлю, что для начала было отлично. Кромѣ того, онъ сталъ учиться англійской грамотѣ, по своему обычаю «самоукомъ», преодолѣвая упорнымъ трудомъ всѣ встрѣчавшіяся трудности и постепенно добираясь до сути. Немудрено, что Авдотья чувствовала себя счастливой.