Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Меня зовутъ Авдотья Бабуля! — отрекомендовалась Авдотья. — Я — ской губерніи, изъ Краснаго села, изъ-подъ Добрынца. А въ Америкѣ шестой годъ!..

Въ умѣ ея вдругъ промелькнуло опасеніе, что Маньковскій могъ проѣзжать черезъ Красное, видѣть ея мужа и, стало быть, знать, что ея слова насчетъ вдовства были ложью.

— А я ужъ двадцать лѣтъ въ Америкѣ, — сказалъ Маньковскій, какъ бы въ опроверженіе ея опасеній. — А все назадъ хочется… Хорошо тамъ!..

Авдотья промолчала. Ея прошлая и настоящая жизнь всегда представлялась ей, какъ два различныя и несоизмѣримыя существованія, и она не чувствовала себя способной сравнивать ихъ хорошія и худыя стороны.

— Скучно здѣсь! — сказалъ Маньковскій. — Два дома у меня, сыновья большіе, а пойти не къ кому.

— А къ сыновьямъ? — возразила Авдотья.

— Э, что тамъ! — сказалъ Маньковскій, махнувъ рукой. — Они американскіе, а я русскій… Они и говорить не умѣютъ по-нашему.

Они просидѣли минуту молча.

— Хорошо тамъ! — мечтательнымъ тономъ повторилъ Маньковскій. — Воздухъ легкій, трава, просторъ… Вся пища вкусная. А здѣсь все дорого, а вкусъ не тотъ…

Онъ немного подумалъ, пріискивая наглядную иллюстрацію.

— Напримѣръ, возьмите хоть арбузы. Такіе они здѣсь большіе, чисто колокола, а вкусъ, какъ у недоваренной капусты!..

— Да и душа не лежитъ! — прибавилъ онъ наивно.

Примѣръ былъ, во всякомъ случаѣ, выбранъ удачно, ибо американскіе арбузы гораздо хуже астраханскихъ.

— А языкъ! — продолжалъ Маньковскій. — Ау, гау! Гу, га!.. Чертъ его знаетъ! Говоришь и самъ себя не понимаешь!..

— Дровъ нѣтъ, — продолжалъ онъ отыскивать недостатки американской жизни. — Топи углемъ… А теперь вонъ стачка, такъ и угля нѣтъ, антрацита, то есть… Всѣ машины на курномъ углѣ сидятъ… Дымъ, копоть!..

— Или, напримѣръ, хоть городовые!.. — Новый примѣръ пришелъ ему въ голову при видѣ одного изъ грузныхъ садовыхъ сторожей, проходившихъ медленно по аллеѣ. — Посмотрите, какое у него пузо!.. Даже неизвѣстно, городовой это или беременная баба… По моему, городовой долженъ быть сухой, костлявый, жиловатый, чтобъ земля подъ нимъ горѣла!..

— Ну, и эти тоже проворные!.. — возразила Авдотья.

Нѣсколько недѣль тому назадъ она случайно была свидѣтельницей сцены уличныхъ безпорядковъ, гдѣ огромные полисмены вели себя, какъ настоящіе тигры, и разбили нѣсколько головъ своими дубинками.

— Есть у меня венгерецъ знакомый! — меланхолически сказалъ Маньковскій. — Онъ мнѣ говорилъ, — у нихъ пословица есть такая, или пѣсня:

— Вамъ бы поѣхать погостить, — сказала заинтересованная Авдотья.

— Какъ я поѣду, — возразилъ Маньковскій, — когда я одинъ на бѣломъ свѣтѣ? Послѣдняя жена была, и та умерла.

У него вышло такъ, какъ будто на своемъ вѣку онъ имѣлъ нѣсколько десятковъ женъ, которыя одна за другой исчезли или пришли въ негодность.

Постепенно они разговорились, т. е. говорилъ преимущественно Маньковскій, а Авдотья слушала и иногда вставляла односложныя замѣчанія. Овдовѣвшій слесарь, повидимому, дѣйствительно давно не разговаривалъ по-русски, и теперь рѣчь его лилась неудержимымъ потокомъ. Онъ разсказалъ Авдотьѣ, что пріѣхалъ въ Америку съ женой, тремя маленькими дѣтьми и четвертакомъ въ карманѣ, и первое время сильно бѣдствовалъ. Потомъ онъ нанялся сносить мусоръ съ разрушеннаго дома, качалъ помпу на водокачкѣ; два года былъ кочегаромъ на небольшой землечерпалкѣ, наконецъ, пристроился при лавочкѣ, торговавшей старымъ желѣзомъ. Съ этой лавочки онъ и жить пошелъ. Теперь у него была механическая мастерская, которую онъ передалъ старшему сыну, и два каменныхъ дома въ Бруклинѣ. Конечно, то были небольшіе особняки обычнаго нью-іоркскаго типа, которые могли стоить около 20,000 долларовъ.

Дѣти его всѣ прошли черезъ школу. Второй сынъ работалъ инженеромъ на фабрикѣ, третій электро-техникомъ на воздушной желѣзной дорогѣ. Они женились здѣсь, и имъ нравится Америка, «самая великая страна въ мірѣ», — передразнилъ онъ обычное американское хвастовство.

— Мы со старухой жили себѣ отдѣльно, ихъ не трогали, а теперь она взяла да умерла! — повторилъ онъ и даже развелъ руками. Вѣчное недоразумѣніе человѣка передъ вѣчной тайной смерти звучало въ тонѣ его словъ.

— Знаете? — прибавилъ онъ, понизивъ голосъ. — По ночамъ мнѣ мерещится. Кровать у насъ, знаете, здѣшняя, широкая… Заснешь это, и все мерещится, что кто-то рядомъ лежитъ… Кинешь руку, будто человѣческое лицо. А зажжешь огонь, и никого нѣтъ…

— Привыкъ я очень вдвоемъ жить! — прибавилъ онъ, чуть не плача. — Совсѣмъ не могу быть одинъ.

Наступило продолжительное молчаніе. Авдотья уже подумала о томъ, что пора собираться домой.

— Что я вамъ скажу? — предложилъ совершенно неожиданно Маньковскій. — Вы мнѣ нравитесь, а мнѣ нужно жену. Выходите-ка за меня замужъ!..

— Кто, я?.. — спросила Авдотья внѣ себя отъ изумленія. — Храни Богъ, да у меня мужъ есть въ Красномъ!..

— Вѣдь ты сказала, что ты вдова! — воскликнулъ Маньковскій, почти съ такимъ же удивленіемъ и внезапно переходя на ты.

— Есть у меня мужъ, — пьяница!.. — съ ожесточеніемъ твердила Авдотья. — Бѣглая я, отъ мужа ушла… Не стерпѣла…

Маньковскій немного подумалъ.

— А давно ты здѣсь? — спросилъ онъ опять. — Правда, шесть лѣтъ?

— Ей-Богу, правда! — сказала Авдотья.

Она со стыдомъ видѣла, что Маньковскій теперь расположенъ подвергать сомнѣнію каждое ея слово.

— А можетъ, онъ умеръ! — предположилъ Маньковскій.

— Живъ! — почти крикнула Авдотья. — Что ему, сатанѣ, сдѣлается?

Она почувствовала, что ненависть къ мужу выросла въ ея душѣ въ сто кратъ сильнѣе прежняго.

Маньковскій опять немного подумалъ.

— По-моему, онъ тебѣ теперь не мужъ! — сказалъ онъ сдержанно. — Тамъ Россія, а здѣсь Америка. Все равно, будто ты умерла и попала на тотъ свѣтъ!

— Ну! — недовѣрчиво сказала Авдотья.

Однако слова Маньковскаго выразили ея собственное чувство.

— Право! — сказалъ слесарь. — А ты все-равно выходи за меня замужъ!

Авдотья промолчала.

— Ей-Богу, выходи! — настойчиво повторилъ Маньковскій. — У меня деньги есть, два дома собственныхъ. Хочешь, справки наведи… По крайней мѣрѣ, будетъ хоть разговаривать съ кѣмъ!..

— Да вѣдь вы — еврей, — возразила Авдотья нерѣшительно, — а я — православная!..

— А что тамъ! — опять сказалъ Маньковскій. — Богъ одинъ. У судьи повѣнчаемся, такъ же крѣпко будетъ!..

Авдотья опять промолчала. Она чувствовала себя совсѣмъ ошеломленной. Предложеніе вступить въ бракъ отъ живого мужа да еще съ совершенно незнакомымъ человѣкомъ, перспектива вѣнчаться внѣ церкви и даже внѣ еврейской «школы» — могли смутить самую крѣпкую душу.