Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Наружно, впрочемъ, она не состарилась, скорѣе помолодѣла за эти четыре года. Кожа ея стала бѣлой, лицо округлилось и пріобрѣло двойной подбородокъ. Плечи не выступали болѣе такими костлявыми углами. Русая коса, въ которой не было ни одного сѣдого волоса, росла гуще и длиннѣе, чѣмъ прежде, когда ковалю случалось выдирать изъ нея цѣлыя пряди.

На другой годъ своей жизни въ Америкѣ. Авдотья попросила одну изъ своихъ хозяекъ написать письмо въ Красное ея двоюродной сестрѣ Аринѣ, которая тоже жила въ «хозяяхъ», но не съ такимъ постылымъ и драчливымъ мужемъ, какъ коваль. Она приложила свой адресъ и пять долларовъ «таточку на табакъ и дѣточкамъ на сѣмечки». На русской почвѣ пять долларовъ превратились въ десять рублей и произвели въ Красномъ цѣлый переполохъ.

Черезъ полтора мѣсяца Авдотья получила отвѣтъ, приватно написанный помощникомъ волостного писаря Броварникомъ, совмѣстно отъ имени Арины и авдотьиныхъ дѣтей.

Дѣти въ началѣ письма, какъ водится, кланялись земно и просили родительскаго благословенія нерушимо и навѣки. Потомъ слѣдовали безконечные поклоны всей деревенской родни. Потомъ кланялась сама Арина и просила прислать еще пять долларовъ, собственно ей на бѣдность.

«А живемъ мы худенько! — писала Арина. — Прошлое лѣто ничѣмъ ничего не родилось. Хлѣбъ покупаемъ съ Рождества. Былъ падежъ на овецъ. Сѣно высохло.

А у насъ по селу волочатъ, — прибавляла Арина, — будто ты женилась за еврейскаго пана и живешь, какъ барыня. А правда ли, что въ Америкѣ отъ живого мужа жениться можно?

А коваль пьетъ крѣпко. Скотъ у него палъ: лошадь и корова. Хватился теперь, что свое счастье изъ дома прогналъ, — льстиво прибавляла Арина, — да не воротить, видно».

Въ самомъ концѣ, неизвѣстно кто, былъ можетъ, самъ помощникъ писаря, Броварникъ, спрашивалъ Авдотью, не нужно ли ей послать паспортъ.

Авдотья послала Аринѣ не пять долларовъ, а два, и потомъ продолжала посылать черезъ каждые нѣсколько мѣсяцевъ письма и немного денегъ дѣтямъ на сѣмечки. Дѣти отвѣчали то черезъ того же Броварника, то черезъ какого нибудь отставного солдата. Въ позапрошломъ году Антосикъ, наконецъ, прислалъ собственноручное письмо. Оно было написано большими неровными буквами, похожими на петли для ловли воробьевъ. Впрочемъ, Авдотья въ это время уже сама писала такими же кривыми каракулями и могла поэтому разобрать писаніе своего сына, лучше, чѣмъ кто-нибудь другой.

Антосикъ писалъ, что хотя «тато не посылалъ его до школы», но у него было «дужо охоты», и онъ выучился «самоукомъ» у того же неистощимо полезнаго собирательнаго отставного солдата, для того, чтобы писать своей «матычкѣ рукою власною».

Съ тѣхъ поръ мать и сынъ стали обмѣниваться письмами собственноручно. Правда, на листѣ почтовой бумаги умѣщалось немного этихъ крупныхъ строкъ, и письмо поневолѣ выходило коротко, чтобы не платить за лишнія марки.

Все-таки, мало-по-малу въ сундукѣ у Авдотьи накопилась цѣлая коллекція писемъ, и иногда, когда ей было скучно, она вынимала ихъ и перечитывала съ начала до конца, переворачивая полуистертыя страницы своими жесткими руками и тщательно разглаживая и складывая вмѣстѣ эти измятые лоскутки сѣрой бумаги, исписанные блѣдными деревенскими чернилами, измазанные бурыми кляксами и пятнами отъ грязныхъ пальцевъ.

И когда она вспоминала свою прошлую жизнь, ей казалось, что на свѣтѣ были двѣ разныя Авдотьи, одна та, давнишняя, которая мучилась въ Красномъ съ постылымъ ковалемъ, другая здѣсь въ Америкѣ, которая три раза въ недѣлю брала ванну и имѣла особую комнату и деньги въ банкѣ.

По мѣрѣ того, какъ время шло впередъ, въ письмахъ изъ Краснаго являлись вѣсти о перемѣнахъ. Бабка Барчиха умерла. Она жила съ ковалемъ дворъ о дворъ, и Авдотья не разъ спасалась на ея огороды, когда пьяный мужъ гонялся за нею съ вилами. Анка Попелякова женилась за Терешка Бѣлковича. Когда Авдотья убѣжала изъ Краснаго, Анкѣ было только двѣнадцать лѣтъ, а Терешка въ самые послѣдніе дни она прогнала съ своихъ подсолнечныхъ грядъ хворостиной.

Арина прислала еще письмо и опять просила денегъ на бѣдность. Она прибавила въ концѣ, что въ Красномъ всѣ люди поминаютъ Авдотью, особенно бабы, и даже такъ бываетъ, что если мужикъ черезъ мѣру дерется, то баба грозится ему: «Уйду, смотри, въ Амирику , какъ та ковалиха».

Авдотья опять подумала, что хорошо было бы ей теперь вернуться въ Красное, но суровая фигура мужа съ вилами или шкворнемъ въ рукахъ вставала, какъ непреодолимое препятствіе. Авдотья въ своихъ письмахъ ни разу не спросила о Наркисѣ. Антосикъ былъ пунктуальнѣе. Въ каждомъ письмѣ у него былъ особый параграфъ: «Еще кланяется вамъ тятенька Наркисъ Бабуля и посылаетъ супружескую любовь».

Каждый разъ, доходя до этого мѣста, Авдотья отплевывалась въ сторону и говорила:

— Тьфу, мара!

Про себя она до сихъ поръ продолжала называть Наркиса проклятымъ или сатаной.

Въ послѣднемъ письмѣ Антосикъ сообщилъ, что таточка Авдотьи, а его дѣдко, померъ.

Прошло шесть лѣтъ со времени пріѣзда Авдотьи въ Америку. Въ одно прекрасное майское воскресенье она сидѣла по обыкновенію въ Центральномъ паркѣ со своей малолѣтнею командой. Мальчики бѣгали съ собакой. Авдотья смотрѣла на старшую дѣвочку Фаню и смутно припоминала, что ея собственная Клашка была какъ разъ такая, когда она уѣхала изъ Краснаго. Ей казалось даже, что онѣ похожи лицомъ, обѣ имѣли блѣдныя лица, свѣтлые глаза и льняные волосы. Авдотья, увы, не могла очень ясно припомнить лица своей дочери и поневолѣ представляла черты другой дѣвочки, которая была передъ ея глазами изо-дня въ день. Клашка теперь была бы почти совсѣмъ невѣста, Антосику шелъ восемнадцатый годъ.

Гуляющихъ было мало, ибо Центральный паркъ лежитъ слишкомъ близко, а по американскимъ понятіямъ пріятной прогулкой считается только двухчасовая ѣзда на уличномъ трамваѣ или по желѣзной дорогѣ. Время отъ времени проходили уединенныя пары, ибо паркъ былъ очень удобнымъ мѣстомъ для подобныхъ встрѣчъ. Птицы громко щебетали. Крупные американскіе пересмѣшники, желтые съ чернымъ, гонялись другъ за другомъ въ вѣтвяхъ деревьевъ. Земляныя бѣлки, сѣрыя, съ жидкимъ и длиннымъ хвостомъ, похожимъ на старое страусовое перо, перебѣгали парами дорогу; въ темныхъ мѣстахъ, какъ неопредѣленныя искры прозрачныхъ брилліантовъ, переблескивали свѣтляки.

Кромѣ мысли о дѣтяхъ, въ душѣ Авдотьи шевелилось еще какое-то смутное чувство, какъ искушеніе или мечта. Иногда она внезапно оглядывалась, какъ будто кто-нибудь называлъ ее по имени.

Мужчина и женщина прошли подъ руку такъ близко отъ Авдотьи, что она невольно посмотрѣла на ихъ лица и чуть не вскрикнула. Женщина была Ривка Шмальцъ, которую она не видала съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ онѣ вмѣстѣ спали на одной постели въ бѣдномъ пристанищѣ для эмигрантовъ. Ихъ способы зарабатывать хлѣбъ были различны, и онѣ даже жили въ разныхъ концахъ города, ибо Ривкѣ приходилось тѣсниться въ дешевой комнатѣ около фабрикъ въ самомъ пеклѣ «Дантана», а Авдотьѣ скитаться по зажиточнымъ домамъ въ верхнемъ городѣ и предмѣстьяхъ.