Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Ривка тоже немедленно узнала Авдотью и, видимо, обрадовалась. Минувшія шесть лѣтъ сильно состарили ее. Ея небольшая фигура высохла, какъ щепка, и кожа ея лица пріобрѣла копченый цвѣтъ, какъ кончики пальцевъ у записного курильщика. Отъ нея какъ будто даже пахло крѣпкимъ табакомъ, съ которымъ она возилась ежедневно такъ много часовъ. Въ черной мѣховой шапкѣ пробивались довольно замѣтно сѣдыя нити. Зато Ривка была одѣта не только прилично, но даже съ шикомъ, нисколько не хуже авдотьиной барыни, когда она наряжалась вечеромъ, чтобы ѣхать въ театръ. На шапкѣ ея вмѣсто дешеваго краснаго пера были два очень большія и пышныя, окрашенныя въ кремовый цвѣтъ, подъ стать цвѣту шелковой юбки и легкой триковой кофточки.

Человѣкъ, сопровождавшій Ривку, былъ тоже очень прилично одѣтъ и имѣлъ такое же прокопченное лицо. Они походили вмѣстѣ на пару сигаръ, съ подрисованнымъ платьемъ и придѣланными очертаніями лицъ, какъ на рекламѣ табачнаго магазина.

— Это мой женихъ! — представила его Ривка. — Симонъ Симпсонъ. А по-нашему Шимха Шимховичъ! — прибавила она. — Тоже табачный мастеръ, изъ Польши.

Она попробовала говорить по-русски, но тотчасъ же сбилась. Даже на еврейскомъ жаргонѣ она говорила хуже прежняго и все сбивалась на ломаный англійскій языкъ нижняго Нью-Іорка. Она разсказала Авдотьѣ, что зарабатываетъ пятнадцать долларовъ въ недѣлю, но Шимховичъ принадлежитъ къ юніону и зарабатываетъ двадцать пять. Потомъ сообщила, что они рѣшили въ это лѣто жениться и основать собственное маленькое дѣло.

— Ухъ, какъ мы много работали! — сказала она, какъ бы въ видѣ поясненія.

Во всякомъ случаѣ, было очевидно, что Ривка исполнила свое намѣреніе и докопалась до самой сути американской жизни, включая и юніонъ. Когда она упомянула о «собственномъ дѣлѣ», они обмѣнялись съ Шимховичемъ взглядомъ, и Авдотья какъ-то вдругъ почувствовала, что ей скучно.

— А ты какъ живешь? — спрашивала Ривка. — Вышла замужъ?.. Это чьи дѣти, твои, быть можетъ?..

На лицѣ ея заиграла легкомысленная улыбка, съ которой нѣкогда она предсказывала Авдотьѣ, что та снова выйдетъ замужъ въ Нью-Іоркѣ.

— Такія большія? — съ упрекомъ сказала Авдотья. — Хозяйскія дѣти! — прибавила она уныло.

Ей стало еще скучнѣе, зависть разбирала ее, глядя даже на это прокопченное табачное счастье.

— Ну, такъ я тебѣ пришлю приглашеніе на мою свадьбу! — сказала Ривка. — Мы осенью вѣнчаемся!

Она заставила Шимховича записать адресъ Авдотьи, потомъ на клочкѣ бумаги написала свой собственный адресъ и отдала Авдотьѣ. Она оказалась настолько проворной, что выучилась не русской грамотѣ, какъ Авдотья, а англійской, конечно, болѣе полезной въ Америкѣ.

— Приходи въ слѣдующее воскресенье! — предложила она подъ конецъ. — Я тебя на скачки повезу; пускай ты тоже пару долларовъ выиграешь!

Къ великому удивленію Авдотьи, она говорила о скачкахъ, какъ о совсѣмъ знакомомъ дѣлѣ, и въ концѣ концовъ похвасталась, что въ прошлый мѣсяцъ выиграла пятьдесятъ долларовъ на закладахъ. Повидимому, она заранѣе подготовляла себѣ успѣхъ на случай вступленія изъ простого рабочаго міра въ болѣе высокій кругъ.

На другой день послѣ полудня Авдотья опять пошла съ дѣтьми въ паркъ, ибо въ лѣтнее время она почти не пропускала ни одного дня, чтобы не вывести своихъ питомцевъ на прогулку.

Въ будни въ паркѣ было еще меньше народу. Двѣ три пожилыя женщины съ ребятишками, нѣсколько негритянскихъ нянь съ дѣтскими колясочками, пышно разодѣтыхъ, въ шляпахъ съ перьями и шелковымъ вуалемъ, заботливо опущеннымъ, какъ бы въ защиту противъ загара. Нѣсколько матерей, которыя, уходя въ паркъ, имѣли на кого оставить домъ. Группа мальчишекъ играла въ прятки между старыми деревьями. Другіе ломали зеленыя вѣтви кустовъ, ежеминутно оглядываясь, не идетъ ли садовый сторожъ. Изъ мужчинъ попадались только полицейскіе, сугубо огромные, съ вытаращенными глазами и брюхомъ, раздутымъ отъ пива. Городской бродяга, прошатавшійся всю ночь безъ пристанища, дремалъ на скамейкѣ, свѣсивъ голову на грудь. Какой-то дряхлый старикъ усѣлся на широкій камень на краю дорожки и, доставъ изъ кармана бумажный свертокъ съ дешевыми орѣхами, принялся угощать бѣлокъ, со всѣхъ концовъ сбѣжавшихся на даровой пиръ.

Какой-то довольно пожилой господинъ съ просѣдью въ волосахъ, но въ легкомъ лѣтнемъ костюмѣ изъ свѣтлой фланели прошелъ мимо Авдотьи. Она замѣтила его еще съ пятницы. У него, повидимому, было слишкомъ много досуга, и онъ не дорожилъ своимъ временемъ. Онъ приносилъ съ собою газету и закуску въ бумажномъ мѣшкѣ, читалъ, дремалъ, гулялъ, ѣлъ, вообще старался, какъ могъ, убивать время.

«Чудной старикъ!» — подумала Авдотья. «Какого онъ племени? Должно быть, айришъ (ирландецъ) или нѣмецъ»…

Но въ эту минуту чудной старикъ, снова проходившій мимо Авдотьи, вдругъ остановился и обратился къ ней на чисто русскомъ языкѣ.

— Извините, пожалуйста! — сказалъ онъ. — Вы русская, должно быть?

— Ну! — сказала удивленная Авдотья. — А если русская, тогда что?

— А ничего, — сказалъ незнакомецъ. — У васъ русское выраженіе лица! И дѣти у васъ славныя! — прибавилъ онъ, посмотрѣвъ на Бебичку, которая перебѣгала черезъ аллею, сѣменя ножками и тщетно стараясь донести на своей лопаткѣ ношу песку. Она затѣяла воздвигнуть песчаное укрѣпленіе около своей няни, но ея пухлыя рученки были слишкомъ коротки, чтобы держать лопатку, какъ слѣдуетъ.

— Это не мои дѣти! — сказала Авдотья, сдерживая досаду. Въ два дня ей пришлось уже второй разъ отречься отъ Бебички.

— Да? — вѣжливо переспросилъ незнакомецъ. — А вы сами откуда?

— Я — вдова! — сказала Авдотья, какъ будто это было отвѣтомъ на вопросъ незнакомца.

— Я тоже вдовецъ! — сказалъ онъ печальнымъ голосомъ. — У меня жена умерла въ прошломъ году!

Авдотья еще разъ осмотрѣла своего новаго собесѣдника. Онъ, очевидно, имѣлъ деньги, ибо сапоги его были свѣтло вычищены, а изъ кармана для часовъ, придѣланнаго по американскому обычаю подъ поясомъ, свѣшивалась короткая и широкая золотая цѣпь. Но руки у него были грубыя съ короткими толстыми пальцами, въ складки кожи въѣлись неизгладимые слѣды желѣзной и масляной копоти, а лицо было прорѣзано короткими прямыми морщинами, какія остаются послѣ долголѣтняго физическаго труда и постояннаго пребыванія на открытомъ воздухѣ.

— А вы кто будете, русскій? — спросила Авдотья.

— Да, русскій!.. — сказалъ незнакомецъ. — Россійскій… Еврей, стало быть… Изъ-подъ Москвы я. Слесарь былъ. Звали Абрамомъ Маньковскимъ…

Онъ говорилъ съ широкимъ московскимъ акцентомъ и очень чистымъ языкомъ, безъ примѣси англійскихъ словъ и оборотовъ.

— Я православная! — сказала Авдотья.

— Ну, что жъ такое! — сказалъ Маньковскій. — Богъ одинъ, а всѣ люди братья.