Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Если его принимаютъ, то и меня примутъ, — сказалъ нѣсколько озадаченный Сережа. — Доложи барынѣ и барышнѣ.

Онъ пошелъ за швейцаромъ и вошелъ въ залу, гдѣ прождалъ около пяти минутъ. Наконецъ, явился лакей и пробасилъ:

— Пожалуйте на половину барыни, въ ея кабинетъ.

Сережа вошелъ въ кабинетъ, но и тамъ никого не было; онъ сѣлъ въ кресло и задумался. Не веселы были его мысли. Онъ чувствовалъ себя въ тискахъ и не зналъ, какъ изъ нихъ освободиться, не тревожа матери. Какія деньги онъ заработаетъ, онъ долженъ отдать сестрѣ, и въ хозяйствѣ опять окажется дефицитъ. Притомъ, окончивъ переводъ, что онъ будетъ дѣлать? Весна ужъ не за горами, всѣ уѣдутъ въ деревню — уроковъ не будетъ. Сережа обладалъ несчастною способностью заглядывать въ далекое будущее и не умѣлъ мудро соображаться съ истиною, что на всякій день довольно заботы, и что будущее скрыто для насъ и хранитъ невѣдомыя, намъ блага или невзгоды и скорби. „Не надо гадать о будущемъ, а оставить его въ рукахъ Божіихъ и на Его милость надѣяться“, говорила ему няня; но онъ плохо ее слушалъ.

Шорохъ платья заставилъ Сережу опомниться; въ комнату входила Соня, но какая? Глаза ея были заплаканы, лицо поблѣднѣло отъ слезъ, выраженіе его было такое жалкое, что Сережа почувствовалъ боль сердца. Онъ быстро всталъ, взялъ обѣ ея руки, сжалъ ихъ въ своихъ и глядѣлъ на нее вопросительно.

— Ахъ, Сережа! воскликнула она, и слезы полились градомъ по щекамъ ея, — большое, великое горе!

— Но что? Говорите, говорите скорѣе, — сказалъ Сережа, едва переводя духъ отъ волненія. Никогда еще не видалъ онъ Соню такою; она и въ дѣтствѣ не была плаксой и всегда отличалась такою кротостью и послушаніемъ, что не доводила себя ни до наказаній ни до строгихъ выговоровъ.

— Мама такъ ужасно огорчена, даже всю ночь глазъ не смыкала, а папа… ахъ, какъ онъ сердитъ… я его такимъ никогда не видала.

— Но что такое? Отчего? За что?

— Все Анатоль. Еще третьяго года, когда мы переѣхали въ Москву, онъ завелъ нехорошія знакомства и надѣлалъ долговъ. Папа ему давалъ много денегъ и, узнавъ о долгахъ, выговаривалъ серіозно, но тихо. Онъ заплатилъ всѣ долги; но Анатоль учился плохо, едва весною переходилъ съ курса на курсъ, а теперь… теперь, я думаю, не перейдетъ. Весна вѣдь не за горами, а онъ совсѣмъ не занимается. Когда мама говорила съ нимъ, онъ отвѣчалъ ей беззаботно: „Чтò за бѣда, не перейду — такъ не перейду. Не убиваться же мнѣ объ этомъ, а по правдѣ сказать — мнѣ все равно“. Мама разсердилась, а онъ отвѣчалъ ей дерзко. Она всю ночь проплакала. Отецъ, видя слезы матери, разсердился. Вотъ такъ у насъ и идетъ. Анатоль съ утра уходитъ изъ дому, мама плачетъ, папа сердится. Вчера онъ сказалъ maman такимъ голосомъ, котораго я никогда не забуду, что онъ такъ жить не намѣренъ, что его семейное счастіе разстроилось, а что оно дороже ему всего на свѣтѣ. Папа прибавилъ: „Ты плачешь, Соня плачетъ, и все отъ того, что одному изъ семьи вздумалось дурить безъ мѣры. Онъ никуда негоденъ, и если онъ не перейдетъ съ курса на курсъ, пусть идетъ, куда знаетъ. Я не хочу держать въ домѣ недоросля и дармоѣда.“

— Но куда же онъ пойдетъ? сказала мама очень неосторожно: — Онъ еще молодъ и не совсѣмъ виноватъ, когда ему съ дѣтства ни въ чемъ отказа не было и ему во всемъ потворствовали.

Едва мама произнесла это слово, какъ папа толкнулъ стулъ такъ сильно, что онъ опрокинулся, рѣзьба разломалась, мама вздрогнула, а папа взглянулъ на нее, перемѣнился въ лицѣ и вышелъ изъ комнаты стремительно. Это случилось третьяго дня.

— Ну, а потомъ? сказалъ Сережа.

— А потомъ… вчера утромъ принесли счеты изъ магазиновъ, а нынче какой-то вексель. Папа долженъ платить большія суммы. — Чтò же онъ?

— Молчитъ, но послалъ за Андреемъ Алексѣевичемъ и сидитъ въ кабинетѣ, мраченъ, какъ черная туча. Я боюсь приступиться къ нему. Ахъ, Сережа, чѣмъ все это кончится! сказала Соня и сложила крѣпко свои руки.

— Дѣло поправимое, — сказалъ Сережа, утѣшая ее: — Анатоль малый умный, образумится. Съ нимъ надо поговорить толкомъ, урезонить его.

— Да кто же? кто? Меня онъ не слушаетъ, maman такъ же, а папа говоритъ съ нимъ такъ рѣзко или вовсе не говоритъ — и выходитъ хуже. Съ Ипполитомъ онъ никогда не былъ друженъ. Ипполитъ къ нему и не подступается. Анатоль всегда звалъ его киселемъ, флегмой, даже дуракомъ. А Ипполитъ совсѣмъ не такой. Онъ добрый, только…

— Тюлень, — подсказалъ Сережа добродушно, и Соня улыбнулась. Сережа обрадовался этой улыбкѣ и сказалъ:

— Хотите, я поговорю съ Анатолемъ, какъ товарищъ и другъ дѣтства. Вѣдь мы росли вмѣстѣ.

— Хорошо, да только поосторожнѣе, чтобы онъ не обидѣлся, и поскорѣе, сейчасъ, какъ бы не пришелъ Андрей Алексѣевичъ. Онъ за Анатоля слова не молвитъ, и если они что рѣшатъ вдвоемъ, то ужъ потомъ этого не передѣлаешь, я знаю.

— Я пойду къ Анатолю. Онъ дома?

— Дома, дома. Сережа, милый, образумь его, упроси, другъ ты мой!

Сережа всталъ и быстро пошелъ въ комнаты Анатоли. Не однажды бывалъ у него Сережа, но теперь иначе посмотрѣлъ на комнаты этого баловня богатаго отца. У Анатоля было три роскошно убранныхъ комнаты: спальня, кабинетъ и гостиная, съ дорогими бездѣлушками, съ дорогимъ оружіемъ на стѣнахъ и дорогими коврами на полу. Анатоль сидѣлъ въ покойномъ креслѣ и точилъ себѣ ногти какой-то особенной пилочкой.

— А! воскликнулъ онъ, увидя Сережу, — вотъ и ты философъ, разумникъ, отшельникъ изъ-за Москвы-рѣки, гость рѣдкій; прошу, садись!

Все это было сказано громко, бойко, съ напускной веселостью.

Сережа не нахмурился и не улыбнулся, онъ сѣлъ и сказалъ спокойно:

— Я пришелъ къ тебѣ съ порученіемъ, и полагаю, что, какъ товарищъ съ дѣтства, могу…

— Безъ предисловій, любезнѣйшій. Я понимаю: маменька пли сестрица прислали тебя парламентеромъ. Что имъ надо? ужъ когда замѣшаются дамы и дѣвчонки — толку не будетъ. Знали бы свое дѣло: рядились бы да рукодѣльничали, а насъ оставили бы въ покоѣ. Я, впрочемъ, на все готовъ, чтобы избавиться отъ слезъ, проповѣдей и причитаній.

— Въ такомъ случаѣ, все улажено, — сказалъ Сережа, подавляя въ себѣ негодованіе и презрѣніе, которое онъ чувствовалъ къ Анатолю, — сію минуту все можетъ быть легко исправлено. Обѣщай отцу не дѣлать долговъ, попроси Казанскаго заняться съ тобою, учись усиленно и экзамены сдашь. У тебя отмѣнная память.

— Наговорилъ! Экъ, что выдумалъ! Легко? Попробуй самъ.

— Пробую и то, что тяжелѣе, — сказалъ Сережа невольно и неразумно.

Анатоль засмѣялся, но ужъ никакъ недобрымъ смѣхомъ и воскликнулъ:

— Забылъ! забылъ, любезнѣйшій! Ты взаправду запрягся и везешь возъ, какъ ломовая лошадь, да пудовики везешь. Тебя отецъ еще школилъ, карманныя деньги грошами выдавалъ, заставлялъ ходить по стрункѣ, — ну, ты и привыкъ! А я не таковъ! У насъ бывало: возьми — не хочу, погуляй — не желаю, повеселись — надоѣло! А теперь вдругъ, ни съ того ни съ сего, круто свернули: учись, спины не разгибая, не трать, денегъ не дамъ, не ходи къ пріятелямъ — видишь, больно они веселы, но я не таковскій, не дамся въ рабство! шалишь! хочу жить, какъ живется! знай нашихъ! я старшій сынъ богача Ракитина, мнѣ денегъ считать не приходится. Я хочу жить — и живу въ свое удовольствіе.