Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

Онъ ушелъ къ себѣ. Зинаида Львовна сказала дочери:

— Если бы Анатоль зналъ отца, какъ я его знаю, онъ понялъ бы, что все это серіознѣе, чѣмъ онъ воображаетъ; но онъ знаетъ отца съ одной стороны, отца добряка и баловника съ дѣтьми, еще не взрослыми. Анатоль уже не ребенокъ, а молодой человѣкъ, который ведетъ себя предосудительно. Отецъ поступитъ круто, я знаю.

— Надо сказать Анатолю, — промолвила Соня робко.

— Развѣ я ему не говорила? но онъ не совсѣмъ вѣритъ. Притомъ онъ нрава необузданнаго, и я боюсь… но зачѣмъ тебя пугать преждевременно, успокойся, на тебѣ лица нѣтъ, и пойми, что твои слезы и печаль раздражаютъ отца противъ Анатоля.

— Я, мама, ничего, — сказала Соня сквозь слезы.

Въ эту минуту вошелъ Андрей Алексѣевичъ.

— А я къ вамъ, можно? Я знаю, какъ вамъ тяжко.

При этихъ словахъ, казалось, капля упала въ чашу и ее переполнила. Зинаида Львовна заплакала слезами огорченной матери. Глубоко растроганный Безродный покачалъ головой и заговорилъ тихо:

— Слезы матери, какой тяжкій грѣхъ на душѣ того, отъ вины котораго онѣ льются.

— Вы думаете меня этимъ утѣшить? сказала она, утирая слезы и удерживая ихъ. — Мнѣ отъ этого не легче, а тяжелѣе.

— Можетъ-быть, конечно, — сказалъ съ своею обычною прямотою и рѣзкостью Андрей Алексѣевичъ, — но что я могу сказать иное. Я давно эту бѣду предвидѣлъ; я предупреждалъ Сидора Осиповича, но на него точно туманъ нашелъ; онъ ни меня ни васъ слушать не хотѣлъ. Затѣялъ и твердилъ: „Я работалъ, пусть дѣти тѣшатся и поживутъ въ свое удовольствіе!“ Ну вотъ, онъ, Анатоль, и живетъ такъ, что всѣмъ намъ невмоготу, да и ему самому не въ радость. Сейчасъ встрѣтилъ, выходитъ со двора, посвистываетъ, а самъ темнѣе ночи.

— Если темнѣе ночи, то слава Богу! сказала огорченная мать: — стало-быть, вину свою сознаетъ, самъ себя казнитъ.

— Не знаю, — сказалъ Безродный сухо, — кто вину сознаетъ, тотъ винится, тотъ не куражится и не посвистываетъ для похвальбы.

Замѣтивъ, что Зинаида Львовна отъ этихъ словъ закручинилась еще болѣе, онъ сѣлъ подлѣ нея и, чтобы отвлечь мысли несчастной матери отъ заблуждшаго сына, повелъ рѣчь о Сонѣ и о Боръ-Раменскихъ.

Черезъ недѣлю послѣ этихъ происшествій Сережа пришелъ въ комнату Вѣры; она сидѣла за пяльцами и вышивала шелками по тюлю.

— Я жду денегъ и, какъ ты тогда сказалъ, не безпокою maman. Она, по своему обыкновенію, уже все забыла, начавъ новую работу, которая ее занимаетъ съ утра до вечера. Она только о ней и толкуетъ и созываетъ и меня, и Глашу, и даже няню любоваться вновь вышитыми цвѣтками и спросить совѣта, какую тѣнь пустить въ другой цвѣтокъ.

— И слава Богу, — сказалъ Сережа, — что она начинаетъ понемногу жить, какъ всѣ, и интересоваться рукодѣльями. Развѣ она до сихъ поръ жила, — она мучилась неустанно. Такъ когда же ты окончишь всѣ свои визиты и поѣдешь на вечера съ тетушкой?

— Часть визитовъ я уже сдѣлала. Тетушка сказала, чтобы я написала ей, и она возьметъ меня съ собой на первый визитъ, куда поѣдетъ. Зима уже на исходѣ, но я хотя на масленицѣ поѣду на балы, а вотъ на будущій годъ… но до этого далеко. Мнѣ надо два бальныхъ платья, бальную накидку, французскихъ цвѣтовъ на голову и на платья — все это денегъ проситъ; хорошо еще, что мама отдала мнѣ соболью шубу, которую отецъ подарилъ ей, когда, помнишь, мы остались на зиму въ деревнѣ.

— Какъ не помнить! сказалъ Сережа со вздохомъ. — Я принесъ часть денегъ, — прибавилъ онъ, — что могу, пока… потомъ постараюсь достать еще. Пожалуйста, побережливѣе, милая, у меня теперь другихъ нѣтъ, и долго не будетъ. А ты посмотри…

И онъ, улыбаясь, показалъ ей подошву сапога, которая была уже сильно поношена.

— Фи! Какъ можно. Закажи сапоги сейчасъ!

— Когда получу деньги, закажу.

— Сколько ты принесъ мнѣ?

— Что могъ, Вѣра.

— Но сколько?

Онъ подалъ ей сто пятьдесятъ рублей серебромъ.

Она взяла ихъ и задумалась, мысленно считая. О накидкѣ думать нечего, нехватитъ, далеко нехватитъ. Два платья и цвѣты… нѣтъ, недостаетъ… и думать нечего.

Она помолчала, молчалъ и онъ.

— Знаешь что? сказала Вѣра. — Я все сдѣлаю, я нашла способъ.

— Что такое? спросилъ Сережа съ тревогой, боясь, чтобы и у сестры не завелись долги, какъ у Анатоля Ракитина.

— Чего ты испугался? спросила Вѣра. — Это мой личный секретъ, чтобы выйти изъ затрудненія.

— Не мучь меня; какіе еще секреты? Только этого недоставало.

— Не скажу, это мое дѣло, — сказала Вѣра.

— Вѣра, другъ мой, я во всемъ помогу тебѣ, но скажи мнѣ, что ты хочешь предпринять. Не имѣй тайнъ отъ брата, который за васъ охотно пойдетъ и въ огонь и въ воду.

— Ты на нѣжности, когда испужался, какъ говоритъ няня.

И Вѣра засмѣялась; давно уже не слыхали въ семьѣ ея смѣха.

— Дай слово, побожись, что будешь молчать, какъ рыба; я тебя мучить не буду, — скажу.

— Зачѣмъ божиться? Не хорошо. Я даю слово.

— Честное слово?

— Честное слово мое, — сказалъ Сережа серіозно.

— Ну, хорошо, вѣрю. Гляди сюда, что это такое? И Вѣра указала ему на пяльцы.

— Работа, женское рукодѣлье, — сказалъ Сережа.

— Работа, рукодѣлье, — передразнила она его. — Это бальное платье. Купить такое стоитъ рублей полтораста, а вышить самой ничего не стоитъ. А мнѣ это не трудъ, а удовольствіе. Только я ни за что никому не признаюсь. Я рѣшилась покупать только необходимое; платья скрою и сошью сама… но чтобы, сохрани Боже, никто, никто не зналъ… Такимъ образомъ я не уроню себя въ свѣтѣ, и никто не скажетъ, что я плохо одѣта и что на мнѣ тряпье, потому что мы разорены. Я двѣ недѣли тому назадъ отказалась, говоря съ тобою, сшить платье, но потомъ надумалась и разсудила. Нужда, необходимость заставили меня рѣшиться на эту жертву, — я вѣдь все умѣю и даже очень люблю эту самую работу, но мнѣ стыдно…

— Ахъ, Вѣра, какой же стыдъ?

— Ну, объ этомъ говорить мы не будемъ. Помни свое обѣщаніе и молчи. У Сони Ракитиной платья отъ первой портнихи, а мои будутъ лучше и съ большимъ вкусомъ. Но только, чтобы никто, никто, ни даже мама не знали.

Сережа обнялъ сестру.

— Вѣра, милая! воскликнулъ онъ.

— Чего ты? Что съ тобою? сказала она. — Я не хочу быть одѣтой хуже другихъ, а гораздо лучше другихъ. Я это дѣлаю для себя, и чтобы никто не смѣлъ поднимать передо мною носа.

— Но, Вѣра.

— Ну, пожалуйста, вѣдь мы не поймемъ другъ друга. Я бы и тебѣ не сказала ни слова, если бы ты не былъ мнѣ нуженъ. Я тетушкѣ скажу, что ты далъ мнѣ пятьсотъ рублей на мои туалеты, а ты меня не выдай. Ее обмануть нельзя, она цѣну всему знаетъ. Это не мама.

— Но я лгать не намѣренъ, это…

— И не лги, молчи только… Я оттого тебѣ и призналась, что если бы мнѣ пришлось сказать при тебѣ, что ты далъ мнѣ пятьсотъ рублей, ты бы отрекся, вѣдь ты на этотъ счетъ педантъ.