Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Братъ, — сказала Глаша рѣзко, — на деньгахъ не женится.

— А ты, я вижу изъ молодыхъ, да ранняя. Но мнѣ съ тобою нынче говорить не досужно; намъ пора. Поѣдемъ. Вѣра.

— Прощай, Господь съ тобою! Въ добрый часъ! сказала Серафима Павловна растроганнымъ голосомъ.

Она взяла дочь за талію и нѣжно расцѣловала ее. Вѣра тоже поцѣловала мать, но замѣтила:

— Тише, не изомните меня.

— Я тебя ждать не буду, ты, вѣрно, пріѣдешь поздно, — сказала ей мать.

— Какъ случится, — сказала княжна: — если она будетъ имѣть успѣхъ, и ее позовутъ на мазурку и котильонъ, то мы воротимся ужъ утромъ; если же она звана не будетъ, то я не оставлю ее сидѣть въ уголку и привезу домой часа въ два, можетъ-быть и раньше.

— Въ такомъ случаѣ, Вѣра, когда я проснусь, приходи ко мнѣ и все разскажи подробно.

— Непремѣнно, мама.

Вѣра распрощалась и уѣхала. Сердце ея билось; она страшилась своего перваго появленія въ свѣтъ, появленія, котораго ждала съ такимъ нетерпѣніемъ.

На другой день Серафимѣ Павловнѣ не спалось; она проснулась ранехонько и къ удивленію всѣхъ позвонила въ восемь часовъ утра. Одна няня была уже одѣта и на ногахъ и вошла въ комнату.

— Что такъ рано, — спросила она, — не больны ли вы?

— О, нѣтъ! Что ты, няня, накликаешь! Совершенно здорова. мнѣ не спалось; я все думала о Вѣрѣ. Въ которомъ часу она пріѣхала домой?

— Ранехонько! Въ шесть часовъ утра.

— Ну, слава Богу, значитъ веселилась, танцовала. Ахъ, какъ я рада! Лишь только проснется, скажи мнѣ, я тотчасъ приду къ ней.

Но напрасно думала Серафима Павловна скоро удовлетворить свое любопытство. Вѣра спала безпросыпу и проспала почти до сумерекъ. Она проснулась къ самому обѣду, къ пяти часамъ вечера. Серафима Павловна поспѣшила къ дочери, поцѣловала ее, сѣла у ея изголовья и воскликнула:

— Разсказывай все и поподробнѣе!

— Мама, я встану, одѣнусь, приду и все разскажу.

— Нѣтъ! Нѣтъ! Я ждала съ восьми часовъ утра до сихъ поръ; я ждать больше не могу. Сейчасъ разсказывай! Тебѣ подадутъ чай сюда.

Вѣра сѣла на постели и сказала:

— Ну, такъ слушайте! Мы пріѣхали не поздно и не рано. Еще не начинали танцовать, но уже всѣ съѣхались. Ахъ, мама, какъ была убрана лѣстница! Вся въ цвѣтахъ, гостиная залита свѣтомъ! Хозяйки такія привѣтливыя. Спросили, съ кѣмъ я знакома, и меня представили многимъ старымъ дамамъ, и всѣ говорили мнѣ о васъ и объ отцѣ нашемъ и съ такими похвалами и почтеніемъ. Потомъ мнѣ представили кавалеровъ. Именъ я ужъ и не запомню; затѣмъ всѣ пошли въ залу. Заиграли вальсъ. Ахъ, какъ было весело! Ни единой минуты не стояла я на мѣстѣ — меня звали безпрестанно, и тотчасъ всѣ мои танцы были разобраны. Вѣрите, мама, я вальсирую съ однимъ, а два-три другіе уже ожидаютъ меня. Я танцовала безъ устали и себя не помнила отъ удовольствія. Тетушка сказала, что я танцовала прелестно и имѣла блистательный успѣхъ. Всѣ спрашивали, кто я. Но вотъ что всего смѣшнѣе: я пошла выпить чашку чая въ буфетъ, и многія уже пожилыя, очень важныя лица, со звѣздами, мама, и генералы со мною знакомились. Иные оказались сослуживцами отца моего, а другіе просто пожелали со мной познакомиться. Одинъ изъ нихъ, генералъ съ звѣздою, человѣкъ уже лѣтъ сорока пяти, пожалуй и старше, долго говорилъ со мною и потомъ — вообразите! — послѣ ужина позвалъ меня на кругъ вальса. И какъ онъ смѣшно танцуетъ — въ три темпа, старомодно и неловко.

— А я всегда такъ танцовала, — сказала Серафима Павловна. — Кто такой этотъ генералъ?

— Струйскій, мама, изъ Петербурга пріѣхалъ сюда въ гости къ старой теткѣ графини Запольской, генералъ свиты. Онъ такой важный, степенный, всѣ удивились, что онъ танцовать пустился. Надо мною смѣялись, шутили, конечно, а тетушка сказала: онъ выгодный женихъ; ну, тогда и я посмѣялась — я за такого старика не пойду. Впрочемъ, развѣ онъ посватается, потому что сдѣлалъ кругъ вальса?

— Развѣ сорока пяти лѣтъ человѣкъ старикъ? сказала Серафима Павловна. — Твоему отцу было тоже за сорокъ, когда онъ женился.

— А этому сорокъ пять и я думаю — съ хвостикомъ, — сказала Вѣра, смѣясь. — А теперь, мама, я одѣнусь и за обѣдомъ еще разскажу вамъ. Теперь будьте довольны; ваша дочь имѣла успѣхъ, да, успѣхъ, и уже звана на два бала на масленицѣ: одинъ балъ у Богуславовыхъ, богатыхъ здѣшнихъ дѣвицъ-старушекъ, и другой у княжны Дубровиной и ея тетки и дяди, Долинскихъ; они живутъ вмѣстѣ и много принимаютъ. Мнѣ надо озаботиться туалетами; балы эти не за горами: черезъ десять дней первый, а второй черезъ двѣ недѣли. Надо поспѣшить съ платьями.

— Платье сошьютъ въ два дня, — сказала Серафима Павловна.

„Да“, подумала Вѣра, „когда шьютъ въ магазинѣ, то сошьютъ, а мнѣ надо шить самой“, и она вздохнула.

А у Ракитиныхъ шли дѣла совсѣмъ дурно. Въ семействѣ царило смущеніе и печаль: отецъ былъ озабоченъ и мраченъ, мать находилась въ тревожномъ состояніи, Соня часто плакала, Андрей Алексѣевичъ глядѣлъ сурово и хмурился, а Анатоля дома почти и не видать было. Онъ часто уходилъ со двора утромъ и возвращался поздно вечеромъ. Однажды, когда послѣ завтрака, за которымъ онъ ѣлъ молча и сидѣлъ нахмурясь, къ совершенному огорченію сестры, его позвали къ отцу. Анатоль мгновенно напустилъ на себя неестественную развязность и пошелъ къ отцу, напѣвая вполголоса какую-то модную французскую пѣсенку; несмотря на это, на лицѣ его изображалась тревога, и сердце его замирало.

— Здравствуй отецъ! сказалъ онъ развязно, употребляя съ недавнихъ поръ слово „отецъ“, вмѣсто прежняго „папа“, перенявъ это у одного своего пріятеля, извѣстнаго всѣмъ вѣтрогона.

Ракитинъ зорко взглянулъ на сына.

— Здорово, сынокъ! сказалъ онъ насмѣшливо и тутъ же перемѣнилъ тонъ. — Смотри, что это такое! Онъ взялъ со стола небольшую бумажку и показалъ ее сыну.

— Это… — сказалъ Анатоль, смущаясь, — я думаю, вексель.

— Да, вексель; я сегодня получилъ его. Ты опять задолжалъ.

— Но это долгъ ничтожный.

— Однако я строго тебѣ запретилъ дѣлать долги, а ты опять за то же. Слушай, что я скажу — и слово мое крѣпко. Тому назадъ недѣль шесть я говорилъ съ тобою и требовалъ, чтобы ты измѣнилъ поведеніе; слова мои послужили ни къ чему… Молчи и слушай! Я рѣшился еще однажды остеречь тебя. Мнѣ очевидно, что ты не перейдешь съ курса на курсъ.

— Не я первый, не я послѣдній, — сказалъ Анатоль строптиво.

— Конечно, но иной не переходитъ потому, что память слаба, или здоровье плохо, или даже онъ временно залѣнился. У тебя память рѣдкая, здоровье цвѣтущее, ты не временно залѣнился, а свелъ дурныя знакомства и отдалился и отъ ученья, и отъ дома, и отъ семьи и распоряжаешься слишкомъ своевольно моими деньгами.

— Я, кажется, тебѣ не чужой, — сказалъ Анатоль, — я сынъ.

— Но не наслѣдникъ. Я самъ все нажилъ, и мѣднаго гроша тебѣ не дамъ, если ты будешь продолжать сорить деньгами. У меня другія дѣти, наконецъ, я самъ и мать твоя, мы должны жить спокойно, въ довольствѣ.