Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Отчего потихоньку? сказалъ Сережа. — Я надѣюсь, что ты не взяла платьевъ матери, не спрося ея позволенія.

— Вотъ выдумалъ! Что жъ я украду платья, что ли? сказала Вѣра насмѣшливо. — Мама все отдала мнѣ.

— Такъ отчего же потихоньку? спросилъ Сережа, недоумѣвая.

— Что жъ мнѣ, Боръ-Раменской, записаться въ портнихи? Только этого недоставало. Благодарю покорно. Я еще не дожила до такого униженія. Я и тебѣ сказала потому, что пришла за деньгами.

— Но, Вѣра, какое же униженіе въ томъ, чтобы…

— Ахъ! пожалуйста, безъ морали и резонерства. Я довольно всего этого наслушалась, ты не убѣдишь меня, а только разстроишь мои нервы.

— Какъ, Вѣра, у тебя нервы въ восемнадцать лѣтъ! Раненько! сказалъ Сережа съ легкой насмѣшкой.

— Во-первыхъ, не восемнадцать, а двадцать, я очень запоздала выѣздами. Во-вторыхъ, у кого не будетъ разстроенныхъ нервъ при такихъ бѣдахъ! Конечно, нервы — не канаты; я перенесла и переношу не мало… но я пришла за дѣломъ. Сколько ты можешь мнѣ дать денегъ?

Сережа задумался. У него не было ни гроша, кромѣ той суммы, полученной отъ Ракитина, которую онъ отложилъ въ сторону и изъ которой бралъ необходимое для матеріальной жизни и веденія хозяйства, ибо пенсіи нехватало. Боясь упрековъ, а всего болѣе вмѣшательства матери, если Вѣра ей скажетъ, что денегъ нѣтъ, а Вѣра скажетъ непремѣнно, думалъ Сережа и соображалъ.

— Сколько тебѣ надо? спросилъ онъ наконецъ.

— Сказать трудно; на первый разъ рублей двѣсти. У меня нѣтъ ни шляпы, ни мантильи, ни манто и ни единаго бальнаго платья. Платья мамы годятся для визитовъ и небольшихъ вечеровъ. Да теперь я обойдусь съ двумя стами, а потомъ надо еще столько же. Тогда до Пасхи я тебя тревожить не буду.

Сережа остолбенѣлъ.

— Четыреста! Четыреста! повторялъ онъ, но гдѣ же я возьму такую сумму?

— Это ужъ твое дѣло. Ты самъ взялся руководить домомъ, сталъ главнымъ въ семьѣ, мама забралъ въ руки. Знаешь пословицу: люби кататься, люби саночки возить.

— Я не знаю, Вѣра, на чемъ я катаюсь, а саночки я давно везу и молчу. Если бы ты хотѣла, Вѣра, — всѣ любуются твоимъ искусствомъ шить платья и шляпы, — ты могла бы сама…

— Что ты, съ ума спятилъ? Я не намѣрена записать себя въ модистки, притомъ тогда и мама и Глаша пристанутъ, чтобы я ихъ обшивала съ головы до ногъ. Нѣтъ ужъ! Благодарю! Я не такъ рождена… я благороднаго рода. Не спорь. Ты у Ракитиныхъ научился всякимъ низкимъ мнѣніямъ и вульгарнымъ привычкамъ.

Сережа покраснѣлъ до волосъ. Во все время разговора онъ употреблялъ всю надъ собою волю, чтобы не сердиться и не сказать сестрѣ черезчуръ рѣзкаго слова.

— Ракитины, — сказалъ онъ холодно, — всѣ до одного благороднѣйшіе на свѣтѣ люди и наши вѣрные друзья. Безъ Ракитиныхъ гдѣ бы мы были?

— Да, именно отъ Ракитиныхъ мы вотъ здѣсь.

— Мы имъ всѣмъ обязаны.

— Всѣмъ безспорно и нашимъ разореніемъ въ особенности, — сказала Вѣра, желчно смѣясь.

— Я не позволю тебѣ такъ говорить о Ракитиныхъ, слышишь, Вѣра? воскликнулъ Сережа въ порывѣ негодованія.

— Ахъ, какъ страшно! Что же ты сдѣлаешь? Прибьешь меня? Ротъ мнѣ зажмешь?

— Нѣтъ, а уйду, чтобы не слыхать клеветы на людей, которыхъ люблю, уважаю и которымъ безмѣрно благодаренъ.

Сережа схватилъ свою фуражку.

— Такъ! Опять со двора! Это онъ живетъ съ сестрами и матерью. Постоянно уходитъ изъ дому, частенько и обѣдаетъ у богатыхъ знакомыхъ, ѣстъ у нихъ сладко, а семья пусть голодаетъ на двухъ блюдахъ издѣлія Агаѳьи.

Сережа не отвѣчалъ ни слова и искалъ свое пальто, котораго при своемъ смущеніи найти не могъ.

Вѣра взяла его за кончикъ рукава.

— Да ты погоди бѣжать, сперва дай мнѣ денегъ.

— У меня ихъ нѣтъ.

— Такъ я пойду къ матери.

— Поди, и у ней нѣтъ.

— Нѣтъ, такъ будутъ. Она знаетъ, что мнѣ въ мои лѣта надо выѣзжать и быть прилично одѣтой. Это единственный исходъ, чтобы выйти и спасти себя отсюда. Будь увѣренъ, что я пойду за перваго, приличной партіи, человѣка.

Она повернулась и пошла изъ комнаты. Сережа посмотрѣлъ ей вслѣдъ, перемѣнился въ лицѣ и остановилъ ее.

— Вѣра, — сказалъ онъ, усиливаясь говорить какъ возможно спокойнѣе, — не безпокой матери, не тревожь ее. Я достану денегъ, но только не такую сумму, какую ты назначила. Такой не могу.

— Но когда достанешь и сколько?

— Завтра я дамъ тебѣ двѣсти рублей.

— Давно бы такъ, — сказала Вѣра и вышла изъ комнаты.

Сережа рѣшился взять деньги изъ суммы, полученной отъ Ракитина и отложенной для неотложныхъ нуждъ и на черный день. Онъ рѣшилъ пополнить ее впослѣдствіи изъ денегъ, которыя онъ надѣялся получить за переводъ и уроки. Онъ вышелъ изъ дому, сердце его было переполнено горечью, и ему надо было подѣлиться своимъ горемъ съ кѣмъ-нибудь. Не хотѣлъ онъ итти къ Сонѣ и говорить съ ней о родной сестрѣ и отправился къ Степану Михайловичу Казанскому. Сгоряча онъ все разсказалъ ему, какъ ему было тяжело слышать, что сестра обвиняла Ракитиныхъ, да и мать отчасти раздѣляла ея мнѣніе о нихъ.

— Все это, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, — я предвидѣлъ. Ну что жъ, выносить надо. Помни слова и просьбы отца и брата.

— Помню, я помню, потому и усиливаюсь молчать и не сказать рѣзкаго слова, но вѣдь я звѣрь, котораго травятъ.

— Ну, нѣтъ, не преувеличивай, пожалуйста, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, — вѣдь это не травля и, повѣрь, не нужда. Вы живете относительно въ довольствѣ, и въ семьѣ вашей не раздоръ, и не вражда, а просто неурядица, а все отъ того, что нѣтъ главы, рулевого нѣтъ. И не то, и не такое бываетъ.

— Не легко, — сказалъ Сережа, облокотись на столъ и подпирая голову рукою.

— Какъ быть! Дѣло житейское. Терпи, работай; за работой забываются всѣ дрязги, даже печали. У тебя друзья; послѣ работы отводи съ ними душу — и заживешь сносно. Друзья во многомъ помогутъ и участіемъ, и совѣтомъ, и ласковымъ словомъ.

— Я за этимъ и пришелъ, а за чѣмъ пришелъ, то и нашелъ, — сказалъ Сережа, улыбаясь уже; — да еще я хотѣлъ вамъ сказать, что за эту недѣлю я уже перевелъ листовъ пять и работалъ не у себя, чтобы не мѣшали, а въ редакціи. Нельзя ли получить деньги?

— Хорошо, постараюсь, быть можетъ, и можно, — сказалъ Степанъ Михайловичъ и разговорился съ Сережей о своей только что написанной диссертаціи.

Проговоривъ около часу, Сережа успокоенный простился и пошелъ къ Ракитинымъ. Ему хотѣлось увидѣть Зинаиду Львовну и Соню и возвратиться домой совершенно спокойнымъ. Соня и ея мать имѣли на него самое благотворное вліяніе: послѣ бесѣды съ ними Сережа глядѣлъ веселѣе и чувствовалъ себя сильнѣе.

Вошедши въ домъ Ракитиныхъ, онъ спросилъ у швейцара, дома ли Зинаида Львовна или Софья Сидоровна; швейцаръ отвѣчалъ, что дома, но что никого принимать не приказано, кромѣ Андрея Алексѣевича Безроднаго, за которымъ послали.