Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія [Старая орфография]

Пройдя по Канебьерѣ до конца, я свернулъ влѣво къ старой пристани. Она окаймила съ трехъ сторонъ бассейнъ грязной воды, наполненный сотнями судовъ, деревянныхъ и неуклюжихъ, лежавшихъ другъ возлѣ друга, какъ черепахи, грѣющіяся на солнцѣ.

Здѣсь было очень шумно и людно. Вереницы огромныхъ телѣгъ, высоко нагруженныхъ мѣшками и ящиками, тянулись двумя длинными потоками отъ пристани къ вокзалу и отъ вокзала къ пристани. Возчики, ободранные и полураздѣтые, въ огромныхъ кожаныхъ лаптяхъ и красныхъ фригійскихъ шапкахъ, переругивались при встрѣчахъ, жестикулируя съ непостижимою живостью. Впрочемъ, трудно было сказать съ увѣренностью, ругаются ли они или мирно переговариваются по своимъ дѣламъ.

На самой дорогѣ мальчишки играли въ камешки, женщины съ растрепанными волосами и грязнымъ лицомъ тутъ же на улицѣ чинили бѣлье, вязали сѣти или кормили грудью младенцевъ. Изъ простонародныхъ ресторановъ пахло оливковымъ масломъ и пресловутой bouillabaise, рыбной ухой съ чеснокомъ и шафраномъ, составляющей національное блюдо южной Франціи. Отъ всего Марселя пахло чѣмъ-то острымъ и зловоннымъ, и отравленное дыханіе средиземнаго города ударило мнѣ въ лицо вмѣстѣ съ рѣзкими крыльями начинавшагося мистраля.

Черезъ часъ мы летѣли на всѣхъ парахъ, направляясь къ столицѣ Ривьеры. Съ правой стороны у насъ было море, изъѣвшее прибережные утесы, море спокойное и картинное, отливавшее у мысовъ такимъ неожиданнымъ блескомъ, ярко-голубымъ, какъ растворъ индиго. Слѣва былъ непрерывный садъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ онъ становился прекраснѣе, расцвѣчивался золотыми яблоками зрѣлыхъ апельсиновъ на скромномъ сѣро-зеленомъ фонѣ узкихъ масличныхъ листьевъ. Вѣтви персиковыхъ деревьевъ были осыпаны бѣлымъ цвѣтомъ. Изгороди розовыхъ кустовъ были покрыты алыми цвѣтами, и въ разсѣлинахъ утесовъ сидѣли купы кактусовъ, пыльныхъ, колючихъ и сухихъ, похожихъ на клубокъ зеленыхъ змѣй, застывшихъ у дороги. И тѣмъ не менѣе эта прекрасная природа не производила впечатлѣнія и только скользила мимо, какъ бездушная декорація. Тонкая полоса прибрежныхъ садовъ была слишкомъ искусственна, пестрые цвѣты постоянно смыкались въ правильныя клумбы, розовые кусты тянулись прямыми рядами, и даже пальмы, пересаженныя съ далекихъ тропиковъ, утратили свою стройность и превратились въ нескладныя бочки, покрытыя зеленой черепицей и увѣнчанныя вѣеромъ зеленыхъ перьевъ, похожимъ на хвостъ попугая, увеличенный въ тысячу разъ. Все это была та же дачная красота, предназначенная для привлеченія иностранцевъ, и когда нашъ поѣздъ быстро пролеталъ мимо, даже цвѣтущія миндальныя вѣтви, въ общемъ заговорѣ съ пальмами и людьми, заглядывали къ намъ въ окна и настойчиво повторяли: «Видите, какъ здѣсь хорошо! Останьтесь и возьмите полный пансіонъ!»

Ницца считается самымъ красивымъ городомъ Ривьеры, но главная красота ея въ гостиницахъ. Ихъ множество, онѣ расположены на холмѣ Симье и по обѣ стороны рѣки Пальона, и вдоль Англійской дороги, отъ Замковой горы вплоть до мыса Калифорніи. Онѣ блистаютъ зеркальными стеклами, пестрыми колоннами и аристократической рекламой, выписанной крикливыми буквами на дверныхъ вывѣскахъ, но даже въ этомъ видѣ внушающей почтеніе нетитулованной толпѣ.

Въ такомъ-то отелѣ нѣкогда останавливалась королева Викторія. Поэтому цѣны за комнату не спускаются ниже двадцати франковъ въ день. Другіе отели до такой степени обставлены титулами и громкими именами, что простому смертному страшно даже приблизиться къ ихъ священному порогу, но великолѣпный швейцаръ улыбается такъ гостепріимно и выражаетъ полную готовность уступить вамъ «тѣ самые аппартаменты» за нѣкоторую надбавку къ платѣ.

Изъ иностранцевъ преобладаютъ лавочники англійскіе, американскіе и нѣмецкіе. Впрочемъ, подъ вліяніемъ обстановки они чувствуютъ себя тоже немножко «его сіятельствомъ», и на лицѣ у каждаго окаменѣла корректность, достойная самыхъ изысканныхъ и отдаленныхъ предковъ. Люди съ доподлинными предками живутъ веселѣе, и недаромъ въ Ниццѣ идетъ такая крупная игра, не уступающая по размѣрамъ даже княжеству Монако.

Вся Ницца построена для иностранцевъ. Къ ихъ услугамъ каменная набережная, вытянувшаяся на пять верстъ и какъ будто изваянная изъ одного куска, пышное казино, сады и морскія купанья. Старый карнавалъ, быстро отживающій вѣкъ во всей Италіи, процвѣтаетъ въ этомъ увеселительномъ городкѣ и каждую весну пестрѣетъ цвѣточными играми и потѣшными огнями.

Городской муниципалитетъ заботливо снаряжаетъ самыя затѣйливыя колесницы, создаетъ гигантскія маскарадныя хари и выставляетъ ихъ на потѣху для знатныхъ гостей. И когда я проходилъ по главной площади города за нѣсколько дней до начала празднествъ, въ центрѣ ея я наткнулся на огромную звѣриную пасть, сдѣланную изъ папки и алебастра. Она посмотрѣла на меня, какъ новый сфинксъ, съ такимъ плотояднымъ и безшабашнымъ выраженіемъ. Вмѣсто цвѣтовъ она была украшена гирляндой изъ человѣческихъ лицъ. Все это были хитрыя, довольныя жизнью, смѣющіяся рожи, — растакуэры съ усами, завитыми въ колечко или отточенными какъ шило, легкія дамы въ огромныхъ шляпахъ, ухарски сдвинутыхъ на сторону, лакеи, переодѣтые въ Пьеро, съ мучнымъ мѣшкомъ на головѣ. И мнѣ показалось, что предо мною олицетвореніе всей Ривьеры, разгульной и преуспѣвающей, сдѣлавшей себѣ доходную статью изъ размаха своей души и подъ шумъ средиземной волны прилежно стригущей шерсть съ иностранцевъ.

Впрочемъ, не всѣ жители посвящены въ тайны этого прекраснаго занятія. Рядомъ съ роскошнымъ казино, выдвинувшимся далеко въ море на своихъ крѣпкихъ подпорахъ изъ кованаго желѣза, я видѣлъ группу рыбаковъ, которые копошились съ ранняго утра по поясъ въ водѣ, собирая мелкими сачками морскихъ клоповъ, которые употребляются для наживки удочекъ при ловлѣ макрели. Вода, даже средиземная, была очень холодна въ это время года, и лица рыбаковъ посинѣли отъ озноба. Вообще, ловля морскихъ клоповъ не отличается особыми пріятностями. А барыши, которые эти люди извлекали изъ своего промысла, не превышали трехъ франковъ въ день, не считая ревматизма.

На вершинѣ Замковой горы, почти въ центрѣ города, лежитъ старинное кладбище. На самомъ верху его поднимается пирамида Гамбетты. Она сложена изъ погребальныхъ щитовъ и украшена траурными девизами, и у подножія ея раскинуты вѣнки густыхъ иммортелей. Могилы уходятъ отъ пирамиды террасами внизъ, и на одной изъ террасъ стоитъ русскій писатель, вылитый изъ темной мѣди, звонкой и твердой, какъ колоколъ его умолкнувшихъ рѣчей. Его задвинули въ темный уголъ, откуда не видно ни моря, ни простора земли, и съ трехъ сторонъ его обступаютъ зеленыя насыпи, похожія на стѣны погреба, покрытыя зеленой плѣсенью. Скучно ему стоять здѣсь одному среди чужихъ людей!.. Лобъ его хмурится, онъ поднимаетъ голову, какъ будто хочетъ заглянуть черезъ край стѣны, туда, въ темную даль. Во всей фигурѣ его одно непреклонное усиліе, и послѣ смерти своей онъ еще напрягаетъ волю и творитъ безмолвныя заклинанія, направляя взгляды на востокъ.