Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

Проснулась она рано утромъ отъ необычнаго движенія возлѣ своей кровати и увидѣла, что двѣ сидѣлки дѣлали что-то надъ Машуткой, заставивъ ея кровать ширмой отъ любопытныхъ глазъ.

Дѣвочка умерла ночью и, кажется, такъ-таки больше не показалась изъ-подъ одѣяла послѣ дневной сцены; циничное ругательство, сморщившее ея беззвучныя губы напраснымъ усиліемъ, было ея послѣднимъ предсмертнымъ словомъ. Нѣсколько другихъ больныхъ тоже проснулись и равнодушно смотрѣли, какъ выносили носилки. Здѣсь къ смерти относились съ такимъ безразличіемъ, какъ будто это былъ переводъ въ другую подобную же больницу, расположенную нѣсколько подальше обыкновеннаго, такъ что вѣсти оттуда трудно доходятъ.

Однако Пашенька невольно подумала, что эта сѣрая комната насыщена смертями и что на каждой кровати и, между прочимъ, на ея собственной умерло по нѣскольку десятковъ человѣкъ, и ей показалось даже на минуту, что она чувствуетъ подъ собой на постели холодный и костистый отпечатокъ ихъ прошлаго пребыванія.

Матрона Петрова тоже не спала и сидѣла на кровати съ сосредоточеннымъ видомъ.

— Я хочу выписаться! — объявила она доктору во время очередного обхода.

— Зачѣмъ? — удивился докторъ. — Вы еще не поправились.

— Что ужъ! — безнадежнымъ тономъ возразила она. — Отдохнула, будетъ!.. — Надо мнѣ… домой! — неохотно прибавила она среди всеобщаго недоумѣнія.

Докторъ пожалъ плечами, но больше ничего не возразилъ и прошелъ дальше. На каждое опроставшееся мѣсто было десять новыхъ кандидатовъ, и въ больницѣ не было обычая удерживать тѣхъ, кто хотѣлъ выписаться.

День тянулся томительно скучно. Больные лежали, кашляли, дремали, пили чай и не могли дождаться полудня. Въ обычное время стали появляться посѣтители, но ихъ было гораздо меньше, чѣмъ вчера, несмотря на праздникъ, ибо у большинства не было охоты приходить по два раза подъ рядъ. Къ тому же больница была на дальнемъ концѣ города. Сыновья Матроны Петровой, впрочемъ, пришли и даже привели съ собой сестру, такую же тонкую и бѣлокурую, надъ бровью у которой красовался свѣжій синякъ.

Мать уже успѣла одѣться въ собственное платье, принесенное сидѣлкой, хотя это досталось ей не безъ труда. Она была такъ слаба, что руки плохо слушались и путались въ завязкахъ юбокъ.

— Пойдемте домой, ребята! — сказала она почти тотчасъ же. — Лизка, помоги матери собраться.

Дѣвочка стала складывать вмѣстѣ скудное бѣлье, мелочи и чашку съ чайникомъ. Сыновья обрадовались; отцовское хозяйничанье, видимо, не представляло особенной привлекательности.

— Только какъ же ты пойдешь? — спросилъ старшій, видя, что она шатается отъ слабости, даже сидя на стулѣ. — Вишь, тебя безъ вѣтру качаетъ!

— Ничего, Миша! — возразила мать съ грустною улыбкой. — А дѣти у меня на что?.. Дѣти меня и поведутъ домой!

Младшій мальчикъ успѣлъ-таки сбѣгать въ лавочку и вернуться назадъ.

— Прощайте, не поминайте лихомъ! — сказала Матрона Петрова Пашенькѣ и завязала шаль подъ подбородкомъ.

Черезъ минуту оригинальная процессія вышла изъ палаты и двинулась внизъ по лѣстницѣ. Совершенно больная женщина тихонько брела, пошатываясь и дѣлая усилія, чтобы не упасть. Двое мальчиковъ ревностно старались поддерживать ее съ боковъ и, гордые своею новою ролью, усиленно тащили ее то вправо, то влѣво, ибо каждый хотѣлъ показать, что можетъ послужить болѣе дѣйствительною опорой. Дѣвочка попрыгивала впереди съ узелкомъ въ рукахъ, время отъ времени останавливалась и, дождавшись отставшихъ, съ безпокойствомъ заглядывала матери въ лицо. Матрона Петрова улыбалась синими губами, закрывала глаза и спускалась на нѣсколько ступеней. Потомъ останавливалась у перилъ, чтобы перевести духъ, и спускалась еще ниже.

Владиміръ Ивановичъ пришелъ, посидѣлъ немного, жалостно посмотрѣлъ на Пашеньку и убрался обратно. Въ ней была сегодня замѣтная перемѣна къ худшему, и даже его безхитростное краснорѣчіе изсякло предъ недвусмысленною тѣнью надвигающейся развязки. Пашенька не говорила и даже не шептала, а все лежала, откинувшись на подушки, и молча смотрѣла въ лицо Владиміру Ивановичу. Но когда онъ собрался уходить, она поманила его къ себѣ.

— Прощай, Володенька! — сказала она чуть слышно. — Христосъ съ тобой! Поцѣлуй меня!

Владиміръ Ивановичъ нагнулся, чтобы исполнить ея просьбу, и разревѣлся, какъ баба. Пашенька сжала его руку и сдѣлала движеніе, чтобы поднести ее къ губамъ, потомъ разжала пальцы и махнула рукой Владиміру Ивановичу.

— Приди завтра! — прошептала она на прощанье.

Онъ послушно кивнулъ головой, хотя самъ не зналъ, какъ ему удастся урвать изъ своего безотраднаго чиновничьяго дня два часа времени, необходимые для того, чтобы съѣздить на Васильевскій островъ; потомъ потихоньку отошелъ въ сторону, какъ огорченный ребенокъ, взялъ свою шляпу и медленно вышелъ изъ палаты, пятясь и все поглядывая на Пашенькино лицо. Быть можетъ, онъ былъ безсознательно доволенъ, что ему позволили удалиться изъ этой гнетущей атмосферы, гдѣ не помогали ни его простодушное непротивленіе жизни, ни безхитростная философія.

Когда онъ спускался съ лѣстницы, въ его душѣ даже складывался кроткій протестъ противъ неизбѣжной судьбы.

«Зачѣмъ же мы съ Пашенькой такіе несчастные, нищіе, больные?.. — спрашивалъ онъ самъ себя. — Лучше бы мы теперь оба были молодые, здоровые, красивые, имѣли собственный домъ, сто тысячъ рублей капиталу… Я бы бросилъ службу, поѣхали бы въ Крымъ, Пашенька бы выздоровѣла! — продолжалъ онъ развивать свою мечту, забывая, что уже сдѣлалъ Пашеньку молодою и красивою. — Потомъ жили бы вмѣстѣ!»

Онъ постепенно такъ увлекся этою мечтой, что даже не сѣлъ въ конку, хотя его квартира была на другомъ концѣ города, но пошелъ пѣшкомъ, соображая различныя подробности этой предполагаемой жизни и натыкаясь по дорогѣ на прохожихъ, какъ пьяный. Но, повернувъ на свою улицу, онъ внезапно очнулся и, не доходя до воротъ, зашелъ въ винную лавку, купилъ бутылку водки и сунулъ ее въ карманъ. Черезъ полчаса онъ сидѣлъ безъ сюртука за столомъ. Лампа безъ абажура ярко освѣщала небольшую комнату, а на столѣ стояла бутылка и рюмка. Съ тѣхъ поръ какъ Пашенька переселилась въ больницу, онъ могъ безпрепятственно предаваться своей «слабости», и это была дѣйствительная третья подруга, къ которой могла бы ревновать его больная, если бы хотѣла сообразить дѣйствительное положеніе вещей.

«Теперь пора умирать!» — скорѣе почувствовала, чѣмъ подумала Пашенька, оставшись одна, и, странное дѣло, какъ будто успокоилась. Голова ея стала яснѣе, боль въ груди легче. Мысль ея принялась работать въ этомъ новомъ направленіи. Она думала о смерти, съ которою ей придется встрѣтиться лицомъ къ лицу, быть можетъ, не дальше, какъ завтра или послѣзавтра. Что такое смерть? Какъ она приходитъ? Что чувствуетъ человѣкъ въ минуту смерти?