Геннадий Николаев - Плеть о двух концах

— Это смотря, как прыгать. Если с трамплина да кувырком, так получается выше головы.

— Ну это в цирке, я же не циркач.

Павел Сергеевич достал «Беломор», предложил Чугрееву — тот нехотя взял папиросу, лениво размял ее, глядя в пол, легонько постучал мундштуком о корявый ноготь большого пальца.

— По проекту заложен четырехслойный шов. Тол­щина стенки трубы одиннадцать миллиметров. По нор­мам для такой толщины разрешается шов в три слоя...

Прищурясь, он внимательно посмотрел на Павла Сергеевича, его черные глаза зажглись синими мато­выми огнями.

Павел Сергеевич усмехнулся. Хитер бригадир!

— Это ты по моим полкам пошарил, а ты по своим пройдись, по своим.

— А какие мои полки? Расставить людей, следить, чтобы простоев не было, материалами обеспечивать — вот и все мои полки, — небрежным тоном перечислил Чугреев. — За это отвечаю.

Каким-то внутренним чутьем Павел Сергеевич ощу­тил, что пора прекращать этот разговор — Чугреев уперся, не сдвинешь.

— Ну, ладно, оборудование я тебе кое-какое под­кинул, буду еще пробивать. Но прошу тебя, Михаил Иванович, сделай все возможное, чтобы трасса пошла. Вот новый график монтажа, с сегодняшнего дня. По­смотри, подумай. Кровь из носа — надо выполнять.

Чугреев просмотрел график, крякнул, качая головой, сунул листок в стол.

— Я хочу с народом потолковать, — сказал Павел Сергеевич. — Как ты считаешь?

— Вот это правильно, с людьми надо потолковать.

Они вышли на поляну. Восходящее солнце ослепи­тельным пауком сияло сквозь верхушки деревьев. Крыши вагончиков матово блестели — от них подымал­ся парок.

Павел Сергеевич глубоко вдохнул прохладный ут­ренний воздух.

— Эх, красота какая! Начало осени. Природа живет сама по себе, живет, чтобы жить. А мы все выдумыва­ем, усложняем, запутываемся в своих же сетях.

Чугреев промолчал. С просеки, нарастая, доносилось злобное рычание мотора, лязганье металла — первый МАЗ делал свой первый трудный рейс.

Собрание было кратким. Павел Сергеевич рассказав рабочим о важности комбината, а следовательно, и трассы, назвал новый срок и высказал убеждение, что бригада справится с поставленной задачей; рассказал, что по всей стране поднимается новое движение — борьба за коммунистический труд, призвал монтаж­ников тоже включиться в это нужное и важное дэло и пожелал всяческих успехов.

Официальная часть кончилась, все заговорили кто о чем. Мосин неловко потоптался возле Павла Сергееви­ча и, смущаясь, грубовато сказал, что надо бы на два слова.

— Я это... спросить, — начал он запинаясь, когда они отошли в сторонку. — Вы тут насчет звания говорили... Оно как, для всякого любого? Мне, к примеру, мож­но?

— Почему же нельзя? Пожалуйста.

Мосин нервничал, бил носком землю, тер о штаны потные руки; черный рот его дрожал и кривился не то в улыбке, не то от боли. Он хотел что-то сказать, но, видно, язык не поворачивался. Павел Сергеевич вдруг вспомнил: «Это же тот самый, Мосин!» — и по­чувствовал острую жалость.

— Вас беспокоит ваше прошлое? — спросил он за­душевно.

«Да» — ответил глазами Мосин.

— Но вы же порвали с этим?

— Завязал, — сипло, чуть слышно сказал Мосин, — но у меня «прицеп», то есть, извиняемся, это самое, без права проживания в городах. Два года осталось.

— Но паспорт-то у вас есть?

— А как же, тут, в сундучке. Принесть? — Мосин дернулся было бежать за паспортом, но Павел Сер­геевич его остановил.

— Не надо. Верю. Я думаю, что вы тоже можете соревноваться. Возьмите на себя обязательства и вы­полняйте. Профорг вам объяснит. Это будет очень кстати — придется крепко поработать, чтобы сделать трассу в срок.

Мосин заулыбался, затряс головой, монотонно повто­ряя «ага, ага, ага».

— А бумагу мне дадут? — опросил он, помявшись.

— Какую бумагу?

— Ну, что я вот такой, со званием.

— Дадут. Чугреев напишет характеристику, местком рассмотрит ваши обязательства и, если вы их выпол­ните, даст.

Мосин отрывисто, странно засмеялся — «хы-хы» — и вперевалочку, как бы приплясывая, покатился к своему САКу.

С письмом подбежал Лешка. Павел Сергеевич обнял его за плечи, повел по поляне. Возле газика они про­стились. Чугреев завел мотор. Переваливаясь на кочках, газик покатил на просеку. Навстречу ему полз нагру­женный трубами МАЗ.

Разгорелся жаркий звонкий день. На поляне лязгал и ревел трубоукладчик, тарахтел САК, грохотали кувал­ды. Два МАЗа подвозили трубы. Один МАЗ завозил трубы вперед по ходу монтажа, второй разворачивал­ся на поляне. Разгружал его сам Чугреев. Такелажил при нем Яков. Едва МАЗ останавливался, он запры­гивал на прицеп, взбирался на трубы, балансируя ло­вил стропы с крюками, цеплял один крюк за конец трубы, со вторым перебегал к кабине. В это время Чугреев подавал трубоукладчик вперед. Яков цеплял второй крюк и — вира помалу! Труба дергалась, плыла вверх. Яков делал с трубы сальто, мчался к лежакам. Главное теперь — точно состыковать две трубы, чтобы Гошка мог с ходу приложиться газовой горелкой — прихватить в трех точках. «Майна помалу! На себя! Влево! Чуть-чуть! Еще чуть-чуть!» Яков как дирижер: правой помахивает «вира-майна», левой тру­сит «вперед-назад». Чугреев слился с машиной. Глаза на Якове, руки — рычаги, ноги — педали. «Майна до отказа!». Большой палец вверх — зазор на ять! Пока Гошка прилип к стыку, передышка. Труба висит на од­ном крюке. Чугреев закурил — из кабины пополз си­ний дымок. Стык прихвачен — Яков отцепил крюк. Чу­греев спятился к МАЗу, и все началось сначала.

После каждой разгрузки Яков хватал кувалду, выпра­влял кромки труб. Лешка тоже пытался выправлять, но никак не мог соразмерить силу удара с величиной не­ровности. То бил так, что получались лишние вмятины, за которые сыпались от Гошки матерки, то слишком слабо — кувалда отскакивала как резиновая.

Все работали на Мосина. Разгрузка, стыковка, при­хватка — вся эта звонкая прелюдия нужна была для быстрого и четкого исполнения главной «партии» — сварки стыков. Мосин был тут как солист в оркестре, как супернападающий в футбольной команде. Варил он быстро, с какой-то даже злостью, с жадной поспеш­ностью набрасываясь на каждый новый стык. Варил, как автомат, — без отдыха, без перекуров. Лишь из­редка, откинув щиток, торопливо глотал из алюминие­вой кружки холодный квас, смахивал рукавицей пот со лба и снова припадал к стыку.

Лешка был на «подхвате» — то зачищал кромки труб, то помогал Гошке и Якову центровать стыки — ворочал ломом, то подтаскивал Мосину электроды. Ра­боты хзатало.

Обедали молча и торопливо. Мосин ел, склонившись над миской, глядя своими сургучными глазами в одну точку: на поляну, на тот стык, который не успел за­кончить. Щи текли двумя струйками по его подбород­ку, капали обратно в миску.