Геннадий Николаев - Плеть о двух концах

На другой день позвонил Каллистов:

— Ты, что же, растуды твою, делаешь?

— А что? — задиристо спросил Павел Сергеевич, уязвленный таким грубым тоном.

— Зачем полез в обком?

— Ну, и что же? Я по своим делам...

— Никаких твоих дел у тебя нет, — резко оборвал Каллистов. Голос его рокотал и звенел. — Я заказчик, я веду все дела, изволь мне в первую очередь докла­дывать о твоих делах, — сказал он с издевкой.

— Да что случилось? Чего ты орешь? — взъелся и Павел Сергеевич.

— Ты или наивный простачок, или хитрый идиот. Я, понимаешь, докладываю в обкоме, что все в порядке, они докладывают в ЦК, а тут вдруг является какой-то Ерошев и на тебе: ничего нет, все туфта, все липа.

Кусая губы и стискивая потной рукой трубку, Павел Сергеевич слушал, как тяжело и отрывисто дышит Кал­листов.

— Честное слово, Федор Захарович, не думал, — на­чал он, но Каллистов перебил:

— Не думал! Ты знаешь, как запросто сейчас при­паять «очковтирательство»? Твою записку к моим отче­там и — в суд.

— Что же делать? — растерялся Павел Сергеевич.— Может, сходить, попросить, чтобы вернул?

- На пять тридцать вызывает в обком.

— Тебя?

— И тебя.

Кондратий Лукич встретил их приятной улыбкой, пред­ложил кресла и тут же приступил к делу.

— Вы хорошо сделали, товарищ Ерошев, что пришли вчера. Нам нужна объективная и точная информация. Зачем обманывать самих себя? — сказал он, метнув на Каллистова быстрый взгляд. — Это первый вопрос, ко­торый, я надеюсь, вам, — кивок Павлу Сергеевичу, — предельно ясен.

— Да, да, — пробормотал Павел Сергеевич.

— Второй вопрос касается фактического выполнения графика монтажа газопровода, — говоря это, он одно­временно двумя пальцами перебирал бумаги в раскры­той папке и точно к окончанию фразы извлек листо­чек с графиком монтажа. — Это ваша подпись?

Павел Сергеевич привстал, вгляделся, хотя и так знал, что никакого подвоха быть не может.

— Да, это моя подпись.

Кондратий Лукич усмехнулся краешком рта:

— Подписывали, чтобы подписать или чтобы выпол­нять?

— Чтобы выполнять, конечно.

— Демагогию тут разводить нечего, — Кондратий Лукич мягко положил на график обе ладони. — Вы че­ловек взрослый, ответственный. Поставили свою под­пись, извольте выполнять. Предупреждаю: мы не можем быть добренькими. Если первый месяц будет завален, отстраним от должности и наложим взыскание. Это вам тоже предельно ясно..

Он встал, — прямой, высокий, — неторопливо про­шелся по цветным клеткам линолеума к большому сей­фу в углу, между окном и широким, застекленным книжным шкафом с бордовыми томами Ленина, от­крыл и, взяв какой-то листок, вернулся не спеша к столу.

— Что касается ваших затруднений, товарищ Ерошев, — он приподнял двумя руками листок, который только что достал из сейфа, — то, надеюсь, вы разберетесь вместе. Федор Захарыч вас выручит. Не так ли?

Впервые за время разговора Каллистов поднял гла­за от пола и, приняв из рук Кондратия Лукича «Запис­ку», едва заметно кивнул.

— И в заключение беседы хочу вас информировать о том, что мы сочли необходимым освободить товарища Каллистова от отчетности по трассе и поручаем вам, то­варищ Ерошев, раз в неделю докладывать о ходе вы­полнения графика. Телефон мой у вас есть?

— Да.

Кондратий Лукич поднялся из-за стола, пожал руки:

— Не смею вас задерживать. Желаю успехов.

Когда вышли в коридор, Каллистов, скрипя зубами, нервно разорвал «Записку» в мелкие клочья, швырнул в урну.

— Вот что, Павел, — сказал он неожиданно мягко,— ты порядочный человек, я тебя уважаю, но, поверь, ничем не могу помочь. Выкручивайся как-нибудь. Сры­вай остальные работы, брось все силы на трассу.

— Да что бросать?! — с отчаянием в голосе восклик­нул Павел Сергеевич. — Последние трубоукладчики отправил. Все сварщики на базе и у Чугреева. Плотни­ки да землекопы остались.

Каллистов вздохнул, развел руками:

— Придумай что-нибудь.

Уставший, измочаленный за день, Павел Сергеевич решил пройтись по набережной. Крюк немалый, но черт его дери! — нервы успокоятся.

Широкая и быстрая река шуршала и поплескивала за бетонным парапетом — у берега прозрачная, зелено­ватая, а дальше, на разливе — в маслянистых полосах заката. На той стороне реки, как остов искареженного догорающего корабля, чернела стройка Каллистова —торчащие трубы, стрелы кранов, ребристые карка­сы зданий, тонкие, как иглы, колонны. Задымленное потрескавшееся солнце косматым шаром сползало на эти острые обломки и заливало горизонт темной ог­ненной кровью.

Глядя на зловещий закат, на резкие изломы черных линий стройки, он с грустью думал: «Да, видно, подполз­ла пора щелкнуть костяшками — подбить «сальдо-бульдо». В сорок два года признать, что жизнь доехала до макушки и покатилась под горку. Да, теперь уж мож­но оценить себя без честолюбивых галлюцинаций юно­сти. Дело не в том, что не вышел под крупного на­чальника — дело в том, что на этом жизненном пере­вале приходится признать горькую истину: работа, ко­торой занимался всю жизнь, опостылела. «Всю жизнь» — страшные слова. Всю жизнь — стройка за стройкой, как цепь — звено к звену с перехлестом. Сроки, сро­ки, сроки — давай, давай, давай, — вся жизнь в этих железных петлях. Втянулся, привык, как лошадь к хомуту — вез не размышляя, нравится или не нравится, интересно или тоскливо...

После окончания института Павел Сергеевич получил направление в Новосибирск — строить прекрасный мраморный город. Приехал в тот день, когда у при­зывных пунктов уже стояли длинные угрюмые очереди, на здании штаба СибВО устанавливали зенитные пуле­меты. С утра хлестал дождь, днем похолодало — уда­рил град. Павел Сергеевич сутки не мог пробиться к начальнику стройуправления. Клава с трехмесячным Лешкой маялась на вокзале. Только на второй день получили комнату в бараке, в Кривощеково, на левом берегу Оби. Попросился на фронт — забронировали, сказали, что здесь нужнее, с ходу назначили прорабом по эвакуированным заводам.

С осени начали прибывать станки, прессы, пе­чи, двигатели. Цехов не было. Оборудование расстав­ляли на пустырях, строили дощатые сараи. Электрики волокли кабели, подключали, запускали — готово! По­том над гудящими станками возводили кирпичные сте­ны, клали балки, крыли крышу. Станки один за дру­гим на веревках перетаскивали на бетонные фунда­менты, застилали земляной пол досками. Куда там до строительных норм и правил! Ни в одной книжке не найдешь таких способов строительства.

Поначалу Павел Сергеевич упирался, не принимал от бригадиров работу — брак, недоделки, бетон не тот, рыхлый; стены завалены, раствор жидковат — кладка сядет. Бегал с утра до ночи, ругался осипшим голосом, заставлял переделывать. Домой возвращался чуть жи­вой — мокрый, холодный, с голодным блеском воспа­ленных глаз. Приносил вязаночку обрезков на рас­топку. Лешка жестоко болел; ветрянка, диспепсия, кок­люш. Клава выла по ночам — застудила грудь, маялась грудницей. Барак продувало как шалаш, вязанки хва­тало на несколько часов — к утру в ведре намерзала корочка льда.