Фёдор Достоевский - Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Авторы «физиологических» очерков изображали каждый раз лишь один из многочисленных «типов» населения столицы. Молодой Достоевский же, пользуясь материалом столичной «физиологии», строит на этой основе роман с единой, развивающейся фабулой. И при этом он хочет не только обрисовать в нем социальную судьбу «бедных людей», окружающую их обстановку и среду, но и предельно полно выразить их внутренний мир. Это побудило Достоевского избрать для своего первого произведения форму романа в письмах, которая давала автору возможность объединить в нем описательный, «физиологический» материал с эмоциональным, лирическим тоном изложения, глубоким психологическим раскрытием души «бедных людей». Обращение к эпистолярной форме позволило Достоевскому воспользоваться для анализа психологии обоих главных героев теми разнообразными приемами тонкого «микроанализа» человеческой души, которые были разработаны создателями сентиментального («Новая Элоиза» Руссо, «Страдания юного Вертера» Гете; в России — «Письма Эрнеста и Доравры» Ф. Эмина) и романтического («Жак» Ж. Санд; русский перевод — 1844) романа в письмах, а также психологического романа-исповеди 1830–1840-х годов (см. о традиции «романа в письмах» в «Бедных людях»: Виноградов, стр. 338–339; Шкловский, стр. 19–49; Фридлендер, стр. 62–64). Эпистолярная форма позволяла передать в романе слово самим персонажам и при этом, по примеру Гоголя, сделать их язык и стиль своеобразным масштабом, отражающим уровень их духовной жизни, выявляющим их силу и слабость, их ограниченность и нравственные потенции.

О том, что выбрать форму романа в письмах его побудило желание, нигде не выказывая «рожи сочинителя», передать слово самим героям, предоставив им полную свободу выявления своего отношения к окружающему миру и своего «слога», Достоевский писал в цитированном письме к брату от 1 февраля 1846 г., возражая критикам «Иллюстрации» и «Северной пчелы»: «Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и невдогад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может». Здесь же, отвергая упрек в растянутости романа, Достоевский мотивировал ее также особенностями избранной им формы, рассчитанной на изображение не столько внешних событий, сколько их отражения в сознании героев, взятом в движении и смене душевных состояний («Роман находят растянутым, а в нем слова лишнего нет»). Как показал М. М. Бахтин, особенностью речи Девушкина является его постоянная, скрытая оглядка на «чужую речь» (см.: Бахтин, стр. 274–282), а В. В. Виноградов тонко уловил в его языке отзвуки «голоса» автора-рассказчика (см.: Виноградов, О языке, стр. 477–492).

Но и очеловечивая гоголевского «смешного» героя, Достоевский опирается на традицию Гоголя. Последний в «Записках сумасшедшего» и «Ревизоре» показал, что пошлый чиновничий мир Поприщиных и Хлестаковых имеет свое псевдоидеальное дополнение в статьях булгаринской «Северной пчелы» и сочинениях Брамбеуса-Сенковского, представляющих как бы его литературную атмосферу. Это позволило Гоголю объединить в своих повестях и «Ревизоре» критику бюрократической системы Николая I с полемическими выпадами против реакционной литературы и журналистики 1830-х годов. Опираясь на пример Гоголя, Достоевский знакомит читателя с теми литературными произведениями, которые сформировали душевный мир его героев, дает им возможность установить и высказать свои литературные симпатии и антипатии. При этом литературная среда, в которую погружены герои Достоевского, оказывается значительно более сложной, чем у Гоголя: благородный студент Покровский изображен в романе в качестве горячего поклонника Пушкина; поэтический мир последнего оказал воздействие и на нравственное формирование Вареньки. В отличие от Вареньки Макар Алексеевич, так же как гоголевские чиновники, — читатель «Северной пчелы», повестей Брамбеуса, сентиментальных («сказочных», по терминологии Белинского) романов со счастливым концом (вроде упоминаемого им романа Дюкре-Дюмениля: см. ниже, примеч. к стр. 59). Описание его впечатлений от литературных чтений у его соседа Ратазяева дает автору возможность пародировать в романе излюбленные литературные жанры и произведения тех писателей 1840-x годов, которые противостояли пушкинской и гоголевской реалистической традиции. Из этих пародий одна («Ермак и Зюлейка») направлена против псевдоисторических повестей и романов, в том числе романов Ф. В. Булгарина и Н. В. Кукольника, две остальные («Итальянские страсти» и «Знаете ли вы Ивана Прокофьевича Желтопуза?») — против подражателей А. А. Бестужева-Марлинского и Гоголя, разменивающих их образы и приемы на мелкую, ходячую монету. Наконец, эпизод чтения Макаром Алексеевичем «Повестей Белкина» и гоголевской «Шинели» позволяет Достоевскому показать живое воздействие на душу простого человека настоящей, большой литературы, правдиво и проникновенно изображающей его трагическую судьбу и душевные переживания. При этом между Пушкиным и Гоголем проведено различие: гуманизм Пушкина и его глубокое участие к Самсону Вырину находят в душе Девушкина благодарный отзвук, а суровая и безжалостная по отношению ко всяческим спасительным иллюзиям правда Гоголя вызывает у Макара Алексеевича протест и вместе с тем способствует уяснению им безнадежности своего положения.

Одна из черт писательского своеобразия Достоевского, многократно отмечавшаяся исследователями, состоит в том, что, решая в своих произведениях проблемы, поставленные перед ним текущей общественной жизнью, писатель остро ощущал преемственную связь этих проблем с проблемами, поставленными предшествующей русской и мировой литературой. Отсюда частые у Достоевского сопоставления своих героев с героями предшествующей литературы, вскрывающие психологическое сходство и различие между ними. Эта особенность стилистики Достоевского проявилась уже в «Бедных людях». С помощью ряда историко-литературных ассоциаций, отраженных в тексте романа (имена героев, прозвища слуг — Тереза и Фальдони и т. д.), он сложным образом соотносит героев и жанр своего первого романа с традиционными героями и жанром сентиментального «романа в письмах» конца XVIII — начала XIX в. (см. об этом выше, стр. 469). Точно так же сопоставление Девушкина с пушкинским Выриным и гоголевским Акакием Акакиевичем не только служит средством обрисовки различных граней духовного мира главного героя, но и выявляет сложное отношение автора к творчеству и традициям его предшественников (об отношении молодого Достоевского к Пушкину и Гоголю, кроме названных выше работ Виноградова и Бема, см. замечание Страхова: Биография, стр. 61–62 третьей пагинации, а также: Истомин, стр. 19–20; Гроссман, Биография, стр. 54).