Антоний Фердинанд Оссендовский - Перуново урочище [Избранные сочинения. Том III]

Пять лет знал Митьку старый таежник, делил с ним все невзгоды полубродяжьей, полуразбойничьей жизни, и ни разу Митька не обманул его.

Отнятые у китайцев золото и панты [27] Панты — весенние рога оленей, ценящиеся как целебное средство на всем азиатском Востоке. , добычу от «белых лебедей», убитого тигра или оленя — все делили между собой поровну и копили деньги.

Для чего — этого они не знали. Будущего у них, безродных и, вероятно, преследуемых законом, не было. Накопленными деньгами они не пользовались.

Тайга, бродячая жизнь и короткие зимовки в селах требовали очень немногого, и деньги этих людей лежали припрятанными где-нибудь в укромном месте, известном только им одним.

И вдруг подозрение, острое и мучительное подозрение, граничащее с уверенностью, охватило Гордеца.

Он быстро шагал по болоту и порой шептал, тревожно поглядывая вперед:

— Ну, скажи — нашел такое богатство, о каком и не слыхивали, да и дели, как раньше делил! А не кради у товарища. Ведь за такой алмаз оба мы людьми бы сделались! Обоим бы хватило… А тут, на тебе! Взял и убежал… Прыткий!.. Корешки, мол, продавать…

И Гордец разразился тяжелыми острожными проклятиями и по временам смеялся злым, лающим смехом.

Всю ночь на болотистом берегу речки чернелась высокая фигура старика.

Он быстро шел, бормоча что-то и крепко сжимая в холодных руках винтовку.

Гордец видел, как в густой траве блеснули две яркие точки и вдруг остановились.

Следил ли за ним потревоженный тигр или степной волк — об этом старый бродяга не заботился, но он смотрел на эти горящие в темноте глаза и шептал, как в бреду:

— Переливается… переливается разными огнями… алмаз! Алмаз… алмаз! — завопил он диким, надтреснутым голосом и пустился бежать.

Две горящие точки дрогнули, а потом начали быстро мелькать в траве и кустах и потухли.

Слышалось только чавканье болота и неясное, глухое бормотанье Гордеца.

— Украл алмаз… украл и убежал! — громко выкрикивал старик и, пугаясь своего голоса, шагал быстрее и быстрее, не теряя следов Митьки.

Поднялся ветер и дул ему прямо в лицо.

На горизонте собирались тяжелые, черные тучи и грозили дождем.

Но старик не видел туч, не замечал резкого ветра, который сорвал с него шапку и, разметав, трепал его длинные седые волосы.

Блеснувшая при свете луны сталь винтовки напомнила старику сверкание алмаза и возбудила в нем прежнее злобное подозрение.

Алмаз, огромный, прозрачный алмаз, как наяву, плыл перед его лихорадочно блестевшими глазами, прыгал и сверкал, дразня и маня старика.

— Какой «хрусталь» [28] «Хрусталь» вместо кристалл. , чистенький, ровный!.. Камень самоцветный, так радугой и отливает! — шептал Гордец и с нежностью гладил холодный ствол ружья, безумно вперив глаза в темноту.

— Наваждение! — вздрагивая, шептал старик. — Митька! Отдай алмаз… поделим!

И в голосе Гордеца было столько же угрозы, сколько страстной мольбы.

Начинало светать, и более отчетливыми становились очертания тайги и гор.

Под ногами была уже твердая земля, и Гордец с трудом отыскивал следы проходившего здесь Митьки.

Первые лучи солнца, пробившись из-за туч, обагрили восток и начали золотить верхушки дубов и вязов, и вдруг старый бродяга остановился и, вскинув ружье, прицелился.

Под развесистым кустом орешника, между большими камнями, спал Митька, а рядом с ним лежала его ноша.

Утомленный ночным тяжелым переходом, Митька решил отдохнуть и выбрал это укромное место, где его мог заметить лишь зоркий глаз Гордеца.

— Получай пулю! — злорадно хихикнул старик, щуря левый глаз. — Не будешь товарищей обманывать!

Лицо Гордеца застыло в судороге. Челюсти были сжаты так сильно, что скрипели зубы, а около ушей выскочили и дрожали от напряжения огромные шишки мышц.

Вдруг старый бродяга опустил ружье и задумался.

«А как он запрятал алмаз где-нибудь по дороге? — молнией пронеслась мысль в голове Гордеца. — Что же? Так он и пропадет с ним? Надо поискать в котомке…»

Он отложил в сторону ружье, снял котомку и оглянулся.

В нескольких саженях от Митьки ярко сверкала розовая от солнечных лучей поверхность небольшого озера, почти сплошь покрытого зеленым ковром ряски и широких листьев кувшинок.

Из воды, будто моля о спасении, торчали черные голые ветви упавшего в озеро дерева.

Гордец лег на землю и тихо пополз в сторону спящего Митьки.

Добравшись до его тяжелого мешка, старик одним ударом ножа пропорол парусину и начал рыться.

Скоро, однако, он бросил нож на землю и отшвырнул от себя мешок, в котором не нашел того, что страстно искал. Лицо Гордеца побагровело, злобно сверкнули глаза, и он одним прыжком навалился на Митьку и впился в его горло судорожно сведенными пальцами.

Митька рванулся, почти поднялся, но опять опрокинулся, тщетно ловя воздух широко раскрытым ртом.

— Алмаз… давай… давай алмаз! — по-звериному глухо и яростно завывал Гордец. — Куда его запрятал? Отдавай… не то убью…

И старик сильнее сжимал горло Митьки и, нагнувшись к самому его лицу, заглядывал в его обезумевшие от сна и ужаса глаза.

И вдруг сознание блеснуло в налившихся кровью глазах Митьки. Он, сделав невероятное усилие, повернулся набок и, обхватив бродягу обеими руками, сдавил его и подмял под себя.

Два тела сбились в один подвижный ком.

Он то катился, то упруго подпрыгивал, то замирал на месте, и тогда только судорожно вздрагивал.

Порой этот страшный живой ком распадался, и тогда два длинных, упругих человеческих тела сплетались ногами и руками, скрежеща зубами и хрипя.

И вдруг Митька, напрягши все свои силы, поднялся, но вместе с ним встал на ноги и Гордец.

Посыпались тяжелые, убойные удары. Послышались стоны и зловещий хряск.

— На корешки… позарился… каторжная душа! — прохрипел Митька и широко размахнулся.

Старик, ловко ускользнув от удара, неожиданным броском кинулся на Митьку и, схватив его поперек тела, упал навзничь.

— Куда девал ал… — успел только крикнуть Гордец.

А вслед за этим он и не удержавшийся на ногах Митька на одно мгновение зачернелись на зеленой поверхности озера. Нырнули ряски и круглые листья кувшинок, и невысокая, ленивая волна побежала от берега по стоячей воде.

Бьющиеся люди исчезли, и лишь только с немой мольбой и напряжением тянувшиеся к небу черные ветви утонувшего дерева дрожали и колыхались.

Но скоро и они успокоились. Вынырнули изумрудные ряски и блестящие листья кувшинок.

Прилетел кулик и, быстро перебегая с места на место по измятой и истоптанной траве, спокойно смотрел своими круглыми глазами и стонал заунывным, звонким голосом…