Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

Установив с непреложностью эту типичную актерскую черту, я сейчас же заметил, что ее можно обнаружить в виде тонкой прослойки и в купеческом сыне. Правда, купеческий сын любит, чтобы его в пьяном виде «уважали», но и извозчик любит в пьяном виде всеобщее уважение и восхищение его извозчичьей персоной… Правда, извозчик любит в подпитии прослушать жалостную песню и поплакать немного над своей загубленной молодостью, но это же свойственно и чиновнику.

Вот почему я забраковал связь между профессией и характером опьянения…

И вот почему я остановился на четырех резко выраженных индивидуальностях, на четырех определенных лицах, на четырех пьяных людях: Ване Косолапове, Грише Утятине, Афанасии Чемерице и Неизвестном Москвиче.

Наблюдать мне пришлось их при исключительно благоприятной обстановке (сам я ничего не пил, сидя в стороне), и поэтому все четверо произвели на меня исключительно свежее впечатление своей простотой и непосредственностью.

Изображу все их разговоры и поступки со стенографической, с кинематографической точностью.

Начинается с того, что все четыре «барельефа на могилу Зеленого змия» сидели за столом в отдельном кабинете ресторана и, только что налив по первой рюмке, чокнулись и выпили.

— Эх, — крикнул Неизвестный Москвич, — хорошо!!.

— Чрезвычайно приятно выпить рюмочку, — согласился Афанасий Чемерица. — Как ты находишь, Косолапов?

— Что ж? — уклончиво согласился спокойный Косолапов. — Рюмка не вредит.

— И другая не повредит, — шумно рассмеялся Неизвестный Москвич. — Наливай, Чемерица.

— Мне что ж, я налью. За ваше здоровьице, братики. Э, э! Ты, что же, Ваня, неполную. Нет, уж ты выпей до конца.

— Ну, что ж, — сказал Косолапов. — Вместе со всеми и выпью.

— Нет, нет, так нельзя. Пей сначала то, что не допил, а потом я уж всем налью.

— Выпил? Ну, вот так… А ты что же над своей рюмкой нос повесил?

— Я выпью.

— То-то. Ну, господа, еще по одной?

— Ты уже выпил?

— Выпил.

— А почему же у тебя рюмка полная?

— Это Чемерица сейчас налил.

— Врешь, врешь! Зачем бы Чемерице тебе одному наливать? Он бы всем налил.

— Он всем и наливал. А я свою раньше выпил, так он мне не в счет и налил.

— Нет, это ты сжульничать хочешь… Ну, мы сейчас разберем: которую мы рюмку пьем?

— Третью.

— Врешь, четвертую. Еще первую Чемерица семгой закусил, вторую — жареным грибочком с луком, третью салатом из омара…

— Ан вот и попался I Омара-то даже и на столе нет.

— Ну, уж я не знаю, чем он там закусывал, а только ты должен эту рюмку выпить.

— Нет, пусть и все выпьют.

— Ваня! Не передергивай.

— Да что вам такое — меньше я одной выпью или больше.

— Как что такое? — ахнули остальные трое. — Вот это мне нравится?!

— Ну, ладно… Уговорили.

— Вот молодец. Афанасий, прошлый раз ты наливал, теперь пусть Гриша нальет.

— Извольте, — сказал Гриша. — Э, э, брат! Ты чего же это по полрюмки оставляешь?! Так нельзя. Допей!

— Да я…

— Ничего там не «да я». Допивай.

— Вот, а теперь можно и налить. Ваня! Что же это и у тебя чуть не половина остается… Так нельзя.

Для читателя этот разговор покажется несколько однотонным, лишенным всякого разнообразия, но действующие лица купались в разговоре как рыба в воде, со вкусом подавая каждый свою реплику:

— Да я только что выпил.

— Ну, да… Морочь кому-нибудь другому голову. Ну пей, не задерживай очереди.

— А ты, Гриша, — печально, с болью в сердце прошептал Чемерица, — опять оставляешь чуть не половину рюмки? Так нельзя, Гриша. Неблагородно.

После третьего графинчика эти бесцельные разговоры понемногу сократились, дав место разговорам более содержательным, в которых, как водоросли в прозрачной воде, стал просвечивать, проглядывать темперамент и характер каждого пирующего.

— Эх, Утятин, — неожиданно хлопнул друга по плечу Неизвестный Москвич. — Чего, брат, зажурился?! Все хорошо. Выпьем, как говорят хохлы, помьянемо родителей, тай будь воны прокляти!

Гриша Утятин вдруг откинулся на спинку стула и, растягивая слова, произнес немного в нос:

— Виноват, я прошу моих родителей не трогать. Можете о своих отзываться, как вам угодно, а моих… Одним словом, считаю ваши слова бестактными и неуместными.

— Ну, Гриша, брось. Я же пошутил.

— Нужно знать, с кем и как шутить, — значительно заметил Гриша.

— Вот… действительно, — печально прошептал Чемерица, продырявливая пробкой кусок хлеба. — Этого только и недоставало… И так жизнь не красна, всюду запустение, дороговизна, а тут еще эти ссоры. Господи! И без того плакать хочется, а вы…

— Милый! — всполошился Москвич. — Что с тобой? С чего это все? Брось! Смотри, солнышко светит, птички разные прыгают.

— Птички, конечно, прыгают. А нам, брат, радоваться нечему. Всюду зло, людишки дрянь.

Удар кулаком по столу прервал его слова.

Гриша, привстав со стула, качнулся к Афанасию Чемерице и, глядя на него исподлобья покрасневшими глазами, зловеще спросил:

— Виноват, это вы о ком же?

— Да ни о ком я. Вообще, говорю. Выпей, брат, лучше… Плохо, брат, все, омерзительно.

— Нет-с, виноват… Вы вот сказали: «людишки дрянь»… Это вы на кого намекали? Почему вы на меня взглянули, когда говорили это?

— Бог с тобой, Гриша, — заплакал Чемерица. — За что ты меня обижаешь?

— Нет-с, я так этого не оставлю!!. Если всякий мальчишка и щенок…

Голос его попал в тон оконному стеклу, и оба тонко надтреснуто зазвенели: и голос, и стекло.

— Братцы, господа! — надрывался Неизвестный Москвич. — Ну, что там, ну, чего там!.. Все вы хорошие, все вы замечательные люди; из-за чего ссориться, что делить? Обнимемся, как братья, поцелуемся, как сестры. Мы все молоды, красивы…

— Виноват, — насторожился Гриша. — Что вы этим хотите сказать? Это насмешка! За это, милостивый государь, в порядочном обществе…

— Как тяжело, о Боже, как тяжело, — застонал Афанасий, схватившись за голову. — Всюду интриги, подкопы, дрязги. Люди озверели. И вот я спрашиваю сам себя… Стоит ли жить?.. Не лучше ли…

— Афанасий, — с неистовой восторженностью воскликнул Неизвестный Москвич, забыв уже о своем препирательстве с самолюбивым Гришей. — Афанасий! Неужели, ты не чувствуешь всеми фибрами, что вот ты, Афанасий, жив, что всюду птички, что тебя любит начальство! Афанасий, да ведь жизнь хороша, ведь! Ведь вот сейчас подадут пельмени, и пельмени ведь хороши и даже все хорошо, и даже то хорошо, что Гриша на меня обиделся: это доказывает, что у него… как это… неза… независимый — вот! — независимый самолюбивый харак… тер! Ах, господа!..

— Прошу вас меня не касаться, — закричал обиженный до глубины души Гриша. — Я понимаю, что стою вам поперек дороги, и вы роете мне яму!!. Вы думаете, не понимаю? О-о, не беспокойтесь! Насквозь вижу!.. Довольно! Раскусил!..