Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

— Да что я! Был сейчас с визитом у Будаговых… (тут он уже соврал, — у Будаговых и не думал быть). Ну, конечно, дело праздничное, — по рюмочке того-сего, закусили.

— Ах, вы, значит, уже закусили? — подхватил хозяин, немного оживившись.

— Очень, очень мало, — подхватил гость, очень обеспокоенный. — Самую малость. Почти ничего и не ел. Так, только рюмку коньяку выпил, рюмочку водки.

— Да позвольте, — поднял брови хозяин. — Где они, Будаговы эти, могли достать коньяку, водки? Не может этого быть.

Кунин пожал плечами и принялся врать долго и противно, будто пропускную бумагу жевал:

— Не знаю, но нынче все достают. У Краткополовых я был, — там все есть, у Широкополовых… тоже… есть… Все так меня просили, угощали… А я все не хотел… «Нет, говорю не хочу, — увольте. Берегу себя!» «Ах что вы, Сергей Николаевич, для чего вы себя так бережете?» — «А вот, говорю, берегу себя для уважаемого, достойнейшего Николая Памфилыча». Это — вы, стало быть.

— Н-да-с, — промямлил хозяин, не отрывая глаз от закутанной в какую-то серую дрянь люстры. Так-с. Вот оно что. Спасибо на добром слове. А только, согласитесь сами, какой же нынче праздник, когда напитков — ни синь-пороха нет? Одна грусть.

— Да, — сказал гость. — Печально до чрезвычайности. А я, знаете, — мне предлагают и то, и се, а я говорю — нет-с! Не хочу обижать милейшего Николая Памфилыча.

— Ну, чего там… Я на это не обижаюсь.

— Все-таки, знаете… «Скушайте, говорят, и того-то, и этого-то», а я себе думаю: «да мне приятнее у Николая Памфилыча скушать какой-нибудь кусочек ветчинки, чем все эти ваши разносолы»…

— Так и подумали?

— Так и подумал.

— Пойдем, — сурово и несколько неожиданно сказал хозяин. — Я, конечно, никакого стола у себя не устраивал, но кусочек чего-нибудь найдется.

Пошли…

В дальней комнате, где жила раньше бедная родственница, умершая перед самыми праздниками, был накрыт стол. На закапанной соусом и супом скатерти стояли тарелки с ветчиной, обломком поросенка и селедкой, столь подозрительно короткой, что голову и хвост соединяли только два узеньких кусочка селедочного тела.

— Вот, — ткнул пальцем хозяин. — Ешьте!

Гость Кунин оглядел стол скорбным взглядом и не заметив даже признака чего-нибудь спиртного, задумчиво потыкал вилкой в селедочную голову.

— Селедка?

— Селедка. Что ж вы?.. Есть-то хотели…

— Я… сейчас.

Кунин оглядел комнату, подошел к цветку на окне, понюхал его и сказал многозначительно поглядывая на хозяина:

— Хороший цветочек. Одеколоном, как-будто пахнет.

— Чего ему одеколоном пахнуть? Обыкновенный фикус. — Да? Замечательно. Дожди все нынче были. Что это, как будто поросенок цветочным одеколоном пахнет. Одеколон, тут на столе стоял, поблизости?

— Не, не стоял.

— А от вас чем-то тоже хорошо пахнет. Это уж, конечно, одеколон.

— Да.

— Хороший. Персидская сирень?

— Черт его знает. Не важно.

— Ага… А у меня, знаете, с утра голова болит, так что ужас.

— Дома бы вам посидеть нужно, не выходить. Еще простудитесь.

— Да нет: я думаю, если виски одеколоном потереть, так пройдет.

Хозяин с ненавистью заглянул в молящие глаза Кунина и отрывисто спросил:

— Дать?

— Чего?

— Одеколону-то. Виски натереть.

— Дайте, дайте мне, пожалуйста! Я немножно…

Хозяин принес пульверизатор с какой-то мутноватой жидкостью в тутылочке и сказал:

— Дайте, побрызгаю голову.

Кунин надел на вилку кусок полузасохшей селедки и жадно открыл рот.

— Брызгайте.

— Так чего же вы рот-то открываете? Еще в рот попадет!.. — Нич… чего. У меня и это… И зуб тоже болит. Брызгайте, брызгайте!..

— Ну, что, легче?

Облизав губы, Кунин сунул в рот селедку, повертел вилкой и потом со вздохом сказал:

— Ну, вот и закушено. Пойду уж.

— Куда ж вы так рано? Ну, до свиданья! Луша, проводи барина, всего хорошего, заходите, когда-нибудь осенью…

Надевая в передней пальто, Кунин услышал разговор в гостиной:

— Ушел?

— Убрался. Как это люди, ей-Богу, не понимают… Лезут. Ни стыда, ни совести.

— Фрак еще напялил… хи-хи.

— А в руках кляк и перчатки. — Будто чучело из модного магазина.

Надев пальто, Кунин привычным жестом руки потянулся к Лушиному подбородку, но на полпути болезненно улыбнулся и опустил руку. Вынул привычным жестом из кармана полтинник, повертел его, почесал им щеку и непривычным жестом опустил снова в карман.

Луша захлопнула за ним дверь с таким расчетом, чтобы прищемить полу пальто. Не удалось.

Выбежав на улицу, Кунин поглядел на равнодушно-спешащих по своим делам пешеходов, заглянул в дно цилиндра, ища там разгадки своих тяжелых сомнений и дум, потом подошел к тумбочке, сел на нее и тихо заплакал сладкими слезами обиды и одиночества.

Подошли дворники.

— Чего это он?

— Дело праздничное. Отправить его в участок для вытрезвления.

— Да он совсем тверезый.

— Тогда уж не знаю, что с ним и сделать. В участок для опьянения не отправишь…

И впервые за сегодняшний день, Кунин почувствовал на себе ласковый, полный сочувствия и соболезнования, взгляд…

…Усаживаясь за стол, долго и шумно двигали стульями.

Потом на секунду все успокоилось.

Водопьянов жадным взглядом оглядел батарею бутылок, стоявших посредине длинного стола, и, широко раскрыв глаза, наклонился к уху соседа.

— Послушайте, — прошептал он, нервно вздрогнув. — Что же это такое?

— А что?

— Я вижу массу бутылок, но все они… пустые!

— Ну, да. Так что ж такое?

— Как же это?.. Еще не начинали есть, а бутылки уже… пустые.

— Полных теперь и не достанешь.

— Я знаю. Но почему же… пустые?

— Потом увидите, — сухо, неохотно уронил сосед.

Ему было, очевидно, тяжело говорить об этом.

— Но, все-таки, для чего же?..

— Увидите!!

Хозяин поднялся с места и оглядел гостей. Он нервничал. Было видно, как мелкой дрожью дрожали его руки, комкавшие салфетку.

— Господа! — сказал он. — На сегодня, по случаю широкой, пьяной масленицы, я предлагаю избрать виночерпием Володю Полторацкого — лучшего мастера и художника слова!..

Все зааплодировали, а Володя поднялся и сказал с некоторым смущением:

— Справлюсь ли я сегодня?.. Очень трудно. К блинам, как вы знаете, полагается целая уйма напитков!..

— Володя! Ты? Да, ведь, ты же гениальный человек! Давеча у Осовецких ты так нас напоил, что мы еле выбрались оттуда. Начинай, Володя!

— Действуй, Володя, — поощрил кто-то, облизывая языком сухие губы.

— Повинуюсь, — наклонил голову Володя. — Итак, господа, я начинаю. Первое, конечно, водка!

Он взял пустой хрустальный графин, сверкнул при свете ламп всеми его гранями и вдохновенно начал: