Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

Слушавший облизнулся:

— Как вы говорите? Пузырьки? В голову? В мозг? Постойте, постойте — еще один! Я еще бокал хочу.

— Смотрите, — предостерег Володя. — От шампанского — самая злейшая подагра бывает…

— Э, все равно! Живешь-то один раз. Володя, милый, еще бокальчик!

И снова зашептал Володя.

Водопьянов, пошатываясь, встал из-за стола и приблизился к хозяину.

— Прости, Митя, но я должен откланяться. Голова кружится. Я, кажется, перехватил малость.

— Что ты? Каким образом? Ведь пили не много, останься. Еще ликеры будем пить.

— Мне, видишь ли, пиво нельзя смешивать с водкой, а твой этот Володя после водки стал пивом накачивать… Фу! Тяжело так, будто во мне пудов сто.

Уходя, Водопьянов слышал запинающийся голос своего соседа по столу. Еле ворочая языком, сосед говорил:

— Володька! Ах, и мерзавец же ты!.. Да будь я мил… лионером, я бы тебя к себе на службу взял. Чтоб ты мне каждый день этакие словеса… Господи!.. Ну, да я тебя поцелую… Что? Это ничего, брат, что я шатаюсь, я только немножко, я по одной доске пройти могу! Хо… Хочешь?

Однажды холодным осенним вечером 5-го октября 1965 года, почти 50 лет тому вперед, к Мозглявиным явился Волосатов.

Еще горничная, открывавшая ему дверь, заметила нечто странное во внешности гостя и в манере его держать себя.

Галстук его съехал на сторону, одна петля воротника отстегнулась, лицо было красное, глаза мутные. Волосатов тяжело дышал и поминутно втягивал обратно свисавшую у уголка рта слюну.

— Иван Сергеич, миленький! Что с вами?

Волосатов лукаво улыбнулся и погрозил неверным пальцем:

— Л-любишь мужчин, шельма? Сразу растаяла.

— Что вы, Господи, какой странный?..

— Я? Странный? Врешь, Степанида! Это не я странный, а твоя передняя странная. Почему зеркало криво висит?

— Оно прямо висит.

— Да? Так? Значит, я вру? Значит Волосатов уже — дешевая собака, котор… рая брешет и больше ничего? Так? Разодолжили! И это называется гостеприим… гостепр… Не важно, впрочем. Так-с! В душу человеку наплевать, это вам первое дело! Человек! Сельтерской!

Он сел на пол и заплакал.

— Господи, Господи! Все рушится… Здания колеблемы ветром, как былинки, реки вышли из берегов, дети восстали на отцов! Положение хуже губер… рнат… Не важно! После доскажу! Маруся! Как же быть-то? Отвечай, Маруся, не жмись…

Открой мне всю правду, не бойся меня!

В награду возьмешь ты любого коня!

«Тиф», — подумала растерявшаяся горничная. — «Бредит».

И метнулась в сторону, чтобы предупредить хозяев.

— К-куда!? Только через мой труп, п-подлая!. Ш-што? Отвечай мне, где выход? Ясно тебя спрашиваю:

«Открой мне всю правду, не бойся меня!

В награду возьмешь… лошадь… все равно какую».

Стой! А ты с… сложи этак руки, и отвечай:

«Волхвы не боятся могучих владык…

А княжеский дар им на… на черта!»

— Поняла? Эх, Маруся! Какую я из тебя акт… рису сделаю! Весь Дрюри… риленский театр с ума сойдет. Поняла? Послушайте, Аграфена! Почему у меня губа мокрая? Чья эта дружеская рука обронила на нее чистую… сле…зинку. Впрочем — тсс… О Зинке — ни слова! А? Мы ведь ревнивые, Маруся, не правда ли? Хе-хе.

После этого Волосатое, сидя на полу, впал в глубокую задумчивость. Вздохнул, встал и побрел в гостиную.

— Иван Сергеич! Калоши снимите.

— Дитя лазурное, — печально прошептал Волосатое. — Не надо кричать на меня…

И покорно, как ребенок, протянул горничной руки.

— Вынь меня из галош. Возьми Ваню на ручки…

Вступление Волосатова в гостиную произвело величайшее впечатление: он поцеловал руку хозяину, потрепал одобрительно по плечу хозяйку, а гостям, двум красивым барыням, погрозил пальцем.

— И вы тут, шельмочки? Впрочем, не приставайте. Не до вас тут. После расскажете. Миша! Елена Михайловна! К вам дело есть.

Он взял потрясенного хозяина и хозяйку за руки и отвел их в угол:

— П-послушайте-вы! Положение-то, а?

— Боже мой, что с вами, Иван Сергеич?!..

— Милые, положение-то безвыходное! Пропала моя головушка! Все время к вам шел, об этом думал.

— Что такое? Несчастье?!.

— Умопомрач… мрач… Не важно! После договорю! Душа болит, друзья! Спросите — почему? Пантеона — нет в России, — вот в чем ужас!

— Какого Пантеона?!!!

— Где хоронятся! В Париже который. Вспомнил я, что у нас нет — сердце мое так и захолодело. Мамаша, думаю, Господи! Где же нам тогда хорониться?!.

Жена в ужасе взглянула на мужа.

— Что с ним такое? Неужели захворал?

Волосатое, прислушавшись, заплакал снова.

— Вот видите — захворал! Скоро помру… А где же мне хорониться? Может, я знаменитый, может я в Пантеоне должен лежать?! А Пантеона-то нет — ау! Положение, а? Что ты на это скажешь, мамаша?

— Какой ужас! — всплеснула руками хозяйка. — Иван Сергеич, голубчик… Не лучше ли вам прилечь…

— Что? Бесстыдница… При муже такое предлагаешь… Миша! Будь спокоен! Скала!! Ни за что, сударыня. Но, Боже ты мой! Как любят меня женщины! Как любят!!

Он опустился в глубокое кресло. Погрузился в задумчивость. Хозяева и гости окружили его.

— Прямо ума не приложу, что с ним! Галстук лопнул, воротник отстал… Нос покраснел, и дыхание тяжелое.

— Может быть, — выразила догадку одна из барынь, — он сейчас испытал сильное нервное потрясение?

— Что вы, голубушка! Неужели вы полагаете, что он сейчас не совсем… нормален?

— А что вы думаете? Слышали, как он сейчас странно говорил… Послушайте, Иван Сергеич! Что вы сейчас делали?

Волосатое поднял одно тяжелое веко и покосился на барыню:

— Ш-што? Пару баночек раздавил, касатка!

— Ну, вот видите! Какие баночки? Почему раздавил?

— Однако, глаза у него разумные. Только мутные… Вдруг это воспаление легких?

— Возможно. Тем более, что при этой болезни бредят…

— Мамаша! — простонал, очнувшись, Волосатое. — Почему нет Пантеона? Где же хорониться знаменитому русскому человеку?

«Открой мне всю правду, не бойся меня!

В награду возьмешь ты лошадь и… все, что к ней полагается».

— Леля, принеси термометр. А я пульс сосчитаю. Может, действительно, что-нибудь серьезное.

Когда хозяин взял руку Волосатова, тот удивился и сказал:

— Ну, зд… здравствуй еще раз! Как, вообще, тут у вас? Все благополучно?

А когда хозяйка принесла термометр и начала расстегивать Волосатову жилет, он долго ежился и кокетливо отнекивался:

— Ну что вы, сударыня! Оставьте. Ей-богу, я не такой. При посторонних-то хучь бы постеснялись. Хи-хи…

И потом, усмехнувшись, прошептал с грустным изумлением:

— Ну, как меня, все-таки, любят женщины! Как любят! К… как мухи. Эх! Теперь только Пантеон бы выстроить, все было бы хорошо. Посудите, мамаша: у французов — и Золя там, Мопассаны всякие, Гюго, консоме разные, а у нас… Никому нет до тебя дела!..