Иван Барков - Нецензурная поэзия (СИ)

Худая память, врут, все будто у седых,
А я скажу: она у девок молодых.
Спросили однаю, при мне то дело было,
— Кто еб тебя теперь? Она на то: — Забыла.

Муж спрашивал жены, какое делать дело,
— Нам ужинать сперва иль еться начинать?
Жена ему на то: — Ты сам изволь избрать,
Но суп еще кипит, жаркое не поспело.

Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся,
То молвив слова два, взлетают на Парнас,
О преимуществе кричать они соймутся.
Так споря, вот один вознес к другому глас:
— Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу.
Другой ответствовал — Я мать твою ебу.

Горюет девушка, горюет день и ночь,
Не знает, чем помочь:
Такого горя с ней и сроду не бывало:
Два вдруг не лезут ей, а одного так мало.

Позволь, Кларисса, мне списать с тебя портрет,
Которого и различать не будет свет,
Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен.
И верь, что будет он тебе весьма угоден:
Я напишу его без кисти и чернил,
И так, чтоб он с тобой конечно сходен был.
Но отгадай, чем мы портреты те рисуем?
Ответ Клариссы: хуем.

Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна:
— Высоко, простячок, потрафил ты неладна;
О, низко уж теперь, — она ему ворчит.
— Ну вставь ин ты сама, — он с сердцем говорит.

— Позволь, сударыня, мне сделать то же точно,
В чем упражнялись те, кто делали тебя,
Авось и мне удастся ненарочно
Сделать такую ж, хоть не для себя.

— Где мать? — пришед домой, спросил Сазон Ванюши.
— Она пошла, — отцу лепечет малой, — тпруши,
И там портки долой она у мужика,
Мужик у мамыньки меж ног — кака.

Желанья завсегда заики устремлялись,
И сердце, и душа, и мысли соглашались,
Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,
Смертельную по ней тоску, любови власть.
Но как его язык с природна онеменья
Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,
То, вынувши он хуй, глазами поморгал
И немо сию речь насильно проболтал:
— Сударыня, меня извольте извинити,
Он нужду за меня всю может изъяснити.

Не выписал писец какого-то указу,
Не внес его в екстракт по судному приказу.
Взошел в повытье дьяк и дело то просил.
— Еще-ста не готов, — подьячий говорил.
Взбесился секретарь, велел подать железы,
Хотел стегать плетьми, да сжалился на слезы,
Ебену только мать с наставкою сказал,
Ерыгой, пьяницой, пиздой его тазал.
Подьячий перед ним туда-сюда вертелся,
— Ей-ей сте, — говорил, — я пьяным не имелся.
— Мошенник, сукин сын, пред мной ты хочешь лгать,
Я тот час прикажу твой рот говном зажать,
Не будешь никогда ты мною издеваться,
Пред ставкой очною ты хочешь запираться!
Не я ли всякой день хожу сам на кабак —
Всегда вижу тебя, — сказал копейсту дьяк.

Напрасно, муж, грустишь, что я с попом ебусь:
Безгрешна от того я, друг мой, становлюсь,
И ежели когда попу я подъебаю,
Тогда я и детей и мужа вспоминаю.
Всегда с ним благодать мой осеняет лоб,
Или не знаешь ты: чиста пизда, поп еб.

Что сильны Юпитер навесил бороды козам,
Досадно стало то бородачам козлам.
Так должен — рассуди — негодовать монах,
Что бабы бороды имеют на пиздах.

Горшкова дочь дает в наем свою пизду,
Кто хочет, тот еби, плати лишь только мзду,
А у нее пизда весьма уж не робячья,
Потребен хуй большой, а плешь чтоб жеребячья.
Какую ж за труды ей пошлину давать?
Она охотнику сама о том даст знать.

Не знав роскоши в любви,
Детинушка влюбился
И в спламененной крови
С женою веселился.
И туша свой любовной жар,
Не попал, где надлежит,
Жена, почувствуя удар,
— Не туда, мой свет, — кричит.
— Что ты врешь, как не туда?—
Рассердясь он говорил.—
Я смолода то сам болезненно сносил.

Ебливая вдова с досадой говорила:
— Почто нам тайной уд натура сотворила?
Не ради ли того, чтоб похоть утолять
И в дни цветущих лет ту сладость нам вкушать?
Когда ж нам естеству сей член дать рассудилось,
Так для чего оно, давая, поскупилось
И не умножило на теле их везде?
На всякой бы руке у женщин по пизде,
А у мущин хуи б на месте пальцов были—
С какою б роскошью тогда все в свете жили!
Все етца бы могли везде и завсегда,
Еблась тогда б и я без всякого стыда.

Пресвитер на духу журил
Духовного сынка,
Отнюдь чтоб не блудил:
— Вить нам для сцак дана битка,—
Он сказывал ему.
— Муде, — спросил тут сын, — к чему?

Что молвлю, господа, то будет не издевка.
Разносчицей в ряду цитронов была девка,
Молодчик молодой и лакомка тут был,
Задумал их купить и для того спросил:
— Цитронам сим цена, голубушка, какая?
— Копеек только пять, цена недорогая.
— Так дорого, — сказал, — ебочков разве пять.
— Лишь в долг, сударь, не дам, изволь за это взять.

Сафрон как чорт лицом, и к дьявольским усам
Имеет еще нос, подобный колбасам,
Которы три года в дыму будто коптились;
А дети у него прекрасные родились,
Что видя, госпожа, имевша мимо путь,
Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть:
— Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь,
А деток не в себя работать ты умеешь.
Надулся тут Сафрон, боярыне сказал:
— Не носом я детей, а хуем добывал.

Увидевши жена, что муж другу ебет,
Вскричала на него: — Что делаешь ты, скот?
Как душу, обещал любить меня ты, плут!
— То правда, — муж сказал, — да душу не ебут.

— Я в сердце жертвенник богиням ставил вечно
И клялся было Муз любити я сердечно,
Но видевши тебя, ту мысль я погубил,
Прекрасная брюнет, тебя я полюбил.
Одна ты у меня на мысли пребываешь,
Теперя ты одна все чувства вспламеняешь,
И свято в том клянусь, — пиита говорил, —
Что сердце, взяв у них, тебе я подарил.—
Брюнетта тут на то: — Богинь не обижаю,
Не сердца твоего, а хуя я желаю.