Иван Барков - Нецензурная поэзия (СИ)

Признаюсь вам, красы любезны,
Что хуй уже мой стал слабеть,
И все старанья бесполезны,
Нельзя мне столько раз уеть,
Колико раз ебал я прежде.
Пришел конец моей надежде,
Чтоб мог еще я милым быть.
Итак, навек прощаюсь с вами,
И чем я награжден пиздами—
Пиздам же я хочу прожить.

О вы, священницы борделя,
Наставницы младых красот,
Вы первого обман апреля
На весь уже простерли год,
Вам таинства везде известны,
И ваши хитрости прелестны
Так, как волшебством нас мрачат.
Вы сделать из старухи целку
Щитаете для вас безделку.
Мне вас досталось умолять.

За что, не знаю, вы в презренье,
За что гонимы вы от всех?
К вам должно всем иметь почтенье,
Вы матери драгих утех,
К вам в нуждах ближнейприбегает,
Отраду в муке обретает
Вдовец, женатый, холостой.
Где б ярость мы хуев смягчали,
Где б разны роскоши узнали,
Как не в обители такой?

Еще мой хуй не так согнулся,
Чтоб вовсе твердость потерял.
Не мните, чтоб он не проснулся
И чтоб, узря пизду, не встал;
Хотя бы вовсе был бессилен,
Но ваших смысл красот обилен
Его в желанну крепость взвесть.
Чего не сделают пиздами,
То сделают они руками;
Кто может хитрость их исчесть!

Я помню негде чел недавно,
Как некакий скупой старик
В неделю раз один исправно
Ходить в бордели приобвык.
За то, кто сделать то возмется,
Что у скупого раз зайдется,
Велику плату положил.
А без того имел все даром
И денешки свои с товаром
Всегда с собою уносил.

Одна сестра за то взялася,
Что толко их старик трудил
И что еще при том смеяся
С собою денги уносил.
Схватя подвяску шерстяную
И кликнув из подруг другую,
Взяла конец, дала другой,
Хуй слабый в петлю положила
И так его защекотила,
Что нехотя вздохнул скупой.

Дошел и я, красы драгие,
Дошел и я до сей беды.
Бывали времена такие,
Когда платили мне пизды,
Бывало, все за мной ходили,
Бывало, все меня просили,
Чтоб раз один хотя уеб;
За то меня вы одаряли,
Но вы лишь денги проебали,
А я вам силу всю проеб.

Теперь, сестры златолюбивы,
Я к вам прибегнуть принужден,
Щастливы вы и прещастливы,
Что вами мир весь населен,
Старайтесь мне вы дать отраду,
А я за это вам в награду
Стараться буду вас проеть,
За всякий раз я малакейку,
Конечно, дам вам не копейку,
Но будут все рубли звенеть.

Дела пребодрого героя
Потщися, мысль моя, воспеть!
Я, громкой лиры глас настроя,
Прославлю то, как хуй мог еть.
О ты, пребодра животина,
О ты, пречудная шматина,
Коликих ты достоин од!
Ни рвы, ни камни, ни вершины,
Ни адской челюсти стремнины
Сдержать не могут твой поход.

Хоть много в древности прославлен
Победоносный Геркулес
И не один трофей поставлен
В знак бывших от него чудес,
Но если бы он был в том внятен,
Сколь женщинам твой ствол приятен,
То б он страданья не видал,
Любовью сильною сгорая,
К Амфоле страстно приступая,
Тебя бы он ей в руки дал.

Когда на брань хуй ополчится
И станет в ярость приходить,
Когда багряна плешь зардится,
То кто возможет сокрушить?
Хотя меж ног клади оковы
Иль челюсти разверсты львовы,
Но он, опершись на мудах,
Сквозь дебрь, сквозь страх на бой дерзает,
Предметы рвет и раздирает,
Отважней тигра он в горах.

Но что за глас, стон слышен крика?
Какая б то была беда,
Боязнь то хую невелика:
Ползёт на брань к нему пизда,
Пиздища старая, седая,
Пизда уже немолодая,
Она ж притом была урод.
До старых лет не проебалась
И сроду с хуем не видалась,
Затем, что был с зубами рот.

Чудовища вся тварь боялась,
Коснуться ей никто не смел,
Она на всех, как зверь, металась,
Лишь хуй ее смирить умел.
Пизда пришла, скрыпя зубами,
Хуй стал ее трепать мудами,
Чем зверство в ней тот час пресек,
Она с задору задрожала,
Она в себе не удержала,
И с ней тут сок ручьем потек.

Хуй, видя в ней ту слабость многу,
Он щель ее тут в миг пробил,
Сей хитростью сыскал дорогу,
Отважно к делу приступил:
С мудами в пропасть к ней влезает,
До дна он плешью досягает,
И сладость тут находит вновь.
Пизда вкус ебли весь узнала,
Пизда яриться уж не стала,
Как сильный хуй в ней пролил кровь.

Сей подвиг совершив щастливо,
Восстал и ободрился вновь
И, видя непонятно диво,
Расселины и льющусь кровь,
И вспомня все свои работы
В пятки, и среды, и субботы,
С негодованием сказал:
— Почто мя смертны забывают,
Почто в псалмах не прославляют,
Почто я так на свете мал?

Одна лишь в свете героиня,
Моя премудрейшая тварь,
Арабска то была богиня,
Воздвигла коя мне алтарь
И женску полу повелела,
Чтоб кажда в бархате имела
На шее мой прекрасный ствол
И чтоб египецкие дамы,
Входящие в публичны храмы,
Во первых чтили мой престол.

Первейше в свете утешенье,
Прекраснейших собор девиц,
Приятно чувствам услажденье,
Сколь много лепотнейших лиц!
Не мною ль в свет произведенны,
Не мои ль силы источенны,
Не мой ли труд и с кровью пот
Воздвиг везде дела геройски,
Повсюду сделал многи войски?
О, коль неправ всех смертных род!

Не я ль низвел во ад Орфея
Победы там своей искать?
Не я ль Дидоне у Енея
Принудил с муд площиц таскать?
Какая ж мне за то отрада,
Какая в старости награда?
Я верных мало зрю сердец,
А я всей твари обновитель,
Ея блаженства совершитель
И всем зиждитель и отец.

Подьячихи, купчихи
Великие лощихи,
Великие мазихи,
А более всего они етися лихи.
Подьячий лишь в приказ, купец лишь торговать,
А жены их тогда затеи замышлять:
Начнут чистенько мыться,
Румяниться, белиться,
Начнут они лощиться,
Начнут они сурмиться,
Себя жеманить, щеголить,
Начнут себя они рядить.
И вырядясь, тотчас в окошечках бывают,
На улицах сидят и губки ужимают,
Етись они смышляют,
Етись они желают
И хахалей своих приходу ожидают.
Посредственны хуи мужей их не проймут
И всласть не уебут,
Затем, что они жирны
И что у них пизды обширны.
Так всякая из них ебется, с кем есть вкус,
А именно чей хуй точильный будто брус,
Иль сходнее еще, с зарубою дубина,
Такая на заказ им надобна шматина.
Не брезгуют ничем, нет дел им до чинов,
А только до хуев.
В чулан запрутся,
Во всю Ивановку ебутся
С батраками,
С бурлаками.
Одну ебет солдат, другую чистит псарь,
А вот из них одну соборный еб звонарь.
Молодка не затем, что был духовна чина,
Сыскала этого ети себя детину,
Но что имел весьма избранный он елдак,
Не менее вот так:
Коль должно привязать веревку к рычажине,
Способней чтоб звонить, привязывал к хуине,
И колокольный звон
Шматиною своей звонил в соборе он.
Такой-то вот хуек ей нравен показался,
Лишь муж когда с дверей, звонарь тогда на двор,
С молодкой прохлаждался
И, тешучи ее и свой притом задор,
В тревожнейшем он был за всякий день в труде,
Звонил шматиною к обедне он в пизде,
А должно было где, он также и трезвонил,
Мудом по жопище щелкал, хлестал, бубонил.
Достойны ж зазвонят, он сыт тогда бывает
И также к отпуску он только доебает.
Купцы, подьячие тогда где ни бывают
И, благовест лишь чуть услышав, воздыхают.
Конечно, от того сердца их весть дают,
Что в этот час у них хозяюшек ебут.