Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Всѣмъ было извѣстно, что ея мать, Катя, славилась красотой среди дворовыхъ дѣвушекъ, что за нею ухаживали нѣсколько молодцевъ, что самъ баринъ ее ласкалъ, но чтобы онъ былъ съ нею въ связи, о томъ навѣрняка никто сказать не могъ. Ираидой овладѣвалъ холодный трепетъ при одной мысли, что она дочь старика Охлопьева, и живетъ съ своимъ роднымъ братомъ. Бѣдная жертва невѣдомыхъ обстоятельствъ лишилась сна, вскрикивала по ночамъ и пугала Охлопьева. Любя горячо Ираиду, онъ никакъ не могъ постичь, что съ ней стало со дня свиданія съ Михайлой. Онъ страшно озлобился противъ послѣдняго, кричалъ, что затравитъ его собаками, утопитъ въ пруду, повѣситъ на первомъ деревѣ. Только слезы и ласки Ираиды нѣсколько успокоивали Антона Антоновича. Но время, какъ исцѣлитель всего, шло; о Михайлѣ не было ни слуху, ни духу.

Я пробылъ въ кадетскомъ корпусѣ девять лѣтъ и пріѣхалъ на родину офицеромъ. Въ то лѣто въ Тагашевѣ гостилъ другъ нашей семьи, профессоръ Нордстремъ, даровитый выходецъ изъ Швеціи. Онъ былъ величайшимъ поклонникомъ Шопенгауэра, тогда почти неизвѣстнаго въ русской литературѣ. Услыхавши разсказы о чудачествахъ Охлопьева, Нордстремъ сильно имъ заинтересовался. Мы рѣшили отправиться къ сосѣду, но предварительно послали узнать къ Ираидѣ: въ какомъ положеніи находится Антонъ Антоновичъ? Можетъ ли онъ насъ принять? Отвѣтъ получился благопріятный.

Сколько свѣтлыхъ воспоминаній тѣснилось въ моей головѣ, когда я проѣзжалъ Яблонною Дубровой! Миновала она, мы спустились къ плотинѣ, и передъ моими очами явился тотъ же зеркальный прудъ, съ нависшими надъ нимъ березами, который я такъ любилъ въ своемъ дѣтствѣ. Вотъ и мельница, но уже новая, и не маленькая, какъ была. Мы ѣхали мимо сада и слышали мелодичные переливы колокольчиковъ у монашьей бесѣдки. Давно, давно знакомые мнѣ звуки! Мой шведъ также восхищался окружающею поэтическою мѣстностью. На заднемъ крыльцѣ дома насъ привѣтствовала Ираида; парадный подъѣздъ, какъ оказалось, со времени роспуска большой дворни, былъ наглухо забитъ. Закрытъ былъ и рядъ парадныхъ комнатъ, уже успѣвшихъ покрыться пылью и паутиной. Антонъ Антоновичъ оставилъ себѣ для житья — столовую, кабинетъ, прилегающую къ нему диванную и комнату для Ираиды. Послѣдняя, несмотря на свои сорокъ лѣтъ, сохранила красоту лица. Только нѣсколько пополнѣвшій станъ выдавалъ годы. Крѣпко пожавъ мнѣ руку, Ираида скороговоркой спросила:

— Кто съ вами?

Я отрекомендовалъ Нордстрема. Ираида обратилась къ нему съ словами:

— Ваше посѣщеніе доставитъ большое удовольствіе Антону Антоновичу. Онъ много читаетъ, слѣдитъ за иностранною печатью, и несомнѣнно вы его оживите.

Охлопьева мы нашли въ томъ самомъ кабинетѣ, въ которомъ я провелъ единственную, но памятную ночь. Онъ былъ въ халатѣ и глядѣлъ опустившимся сибаритомъ. Спина его сгорбилась, лицо стало одутловатымъ. Только взоръ изъ-подъ густыхъ бровей свѣтился прежнимъ огонькомъ. Прошло не болѣе пяти минутъ свиданія, какъ хозяинъ дома уже одушевился, кричалъ на моего друга и на меня. Споръ возникъ по поводу того, что я замѣтилъ объ отсутствіи многочисленной челяди въ комнатахъ. Антонъ Антоновичъ возразилъ:

— А у васъ много осталось лакеевъ? Всѣ они, батюшка, разошлись, бросивъ навсегда насиженныя гнѣзда. Рухнуло крѣпостное право, на которомъ мы съ вами сложили свое міровоззрѣніе. Ваша матушка не ожидала освобожденія такъ скоро, а оно совершилось и уноситъ съ собою въ могилу старое поколѣніе и старые порядки жизни. Идеи развиваются въ человѣчествѣ въ независимости отъ отдѣльной личности. Послѣдняя умираетъ, а идея продолжаетъ жить въ потомствѣ. Да мнѣ-то, чортъ возьми, развѣ легко переносить разныя пертурбаціи общественной мысли, а? Я отчего кутить сталъ? Оттого, что я родился отъ крѣпостника, воспитывался крѣпостникомъ, о трудѣ не имѣю никакого понятія. Веселиться, жить хочу, а средствъ не ма! Кто въ этомъ виноватъ? Вотъ вы, человѣкъ ученый, рѣшите задачу.

Но прежде, чѣмъ Нордстремъ успѣлъ что-либо отвѣтить оригинальному помѣщику, послѣдній уже спрашивалъ:

— Что пьете: водку, вино или наливку?

Охлопьевъ свистнулъ. Вошелъ человѣкъ сѣдой и чрезвычайно растолстѣвшій. Къ удивленію моему, то былъ бомбардиръ. Антонъ Антоновичъ, указывая на слугу, замѣтилъ:

— Вотъ единственная шельма, не покинувшая меня. Десять борзятниковъ еще живутъ со мною. Надѣюсь, что они ужъ до конца останутся при мнѣ. Умру, всѣхъ вознагражу. Бомбардиръ! Живо накрывать столъ, притащи Торквемадо!

Слово «Торквемадо» поразило меня и шведа, но Охлопьевъ любезно намъ разъяснилъ его значеніе.

— Названный мною мошенникъ, сказалъ онъ, сжегъ на кострахъ до двухсотъ тысячъ испанскихъ еретиковъ. Согласитесь, что эта каналья должна быть обезсмерчена. У меня въ честь его сооружена двухведерная бутыль, наполненная спиртомъ и настоенная двадцатью пятью воспламеняющими экстрактами. Вино заслуживаетъ вашего благосклоннаго вниманія.

Я и Нордстремъ со страхомъ посмотрѣли другъ на друга. Гостепріимный хозяинъ не унимался и приставалъ къ шведу.

— Вы что читаете въ университетѣ? Можете ли вы говорить, какъ говорили старые профессора? Я ученикъ Грановскаго; давно онъ спитъ подъ землей, а голосъ его я слышу какъ бы теперь. Онъ училъ насъ любить все прекрасное, носить его въ сердцѣ, воплощать въ жизни, стремиться къ духовному совершенствованію. Ну-съ, а тутъ молодость, жажда наслажденій, обиліе средствъ! И пошла писать! Да и можно ли было въ крѣпостной Россіи держаться на высотѣ идеаловъ, проповѣдуемыхъ намъ съ университетской каѳедры?

Антонъ Антоновичъ поглядѣлъ вопросительно на Нордстрема. Послѣдній не вытерпѣлъ и горячо оппонировалъ.

— Вы затрогиваете общія идеи. Позвольте и мнѣ высказать, относительно ихъ, свое мнѣніе. Недавно умеръ въ Германіи геніальный философъ, не оцѣненный еще ни своими соотечественниками, ни остальными цивилизованными народами. Но я глубоко убѣжденъ, что люди будущаго преклонятся передъ этимъ гордымъ мыслителемъ. Я говорю о Шопенгауэрѣ и о его «философіи воли». Шопенгауэръ утверждаетъ то же, что и вы. Зло господствуетъ въ мірѣ какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ. Но признаніе упомянутой истины не значитъ, чтобы все человѣчество, а въ частности и Россія, опустили руки передъ торжествующимъ зломъ. Шопенгауэръ учитъ, чтобы мы не питали стремленій къ земному счастью, а совершенствовались и искали бы счастья въ себѣ самихъ. Отчего же вы, дворянинъ образованный, даровитый, богатый, не хотите возвыситься надъ вашими страстями? Вы оставили во мракѣ не только свою душу, но и другія многочисленныя души, врученныя вамъ судьбой? Вы утверждаете, что въ крѣпостной Россіи нельзя было оставаться на высотѣ идеаловъ? Ну, а Пушкинъ, Гоголь, Лермонтовъ, Жуковскій и другіе писатели Николаевской эпохи развѣ могли бы развить свое творчество до изумительныхъ размѣровъ, еслибъ ихъ давила, какъ свинецъ, окружающая бытовая и политическая атмосфера? А область науки… ужели она мала для васъ? Кто мѣшаетъ вамъ въ нее погрузиться столь глубоко, какъ погрузился въ нее вашъ мѣстный дворянинъ, теперь знаменитый химикъ, А. М. Бутлеровъ? Нѣтъ, если въ крѣпостяхъ образованные арестанты, лишенные пера, чернилъ, бумаги, карандаша, находятъ возможность записывать свои мысли на бездушномъ камнѣ, то люди, охваченные божественнымъ огнемъ, не дадутъ себѣ духовно умереть, застыть ни при какихъ житейскихъ обстоятельствахъ. Я вѣрую въ вѣчный прогрессъ, въ безостановочное движеніе идеи впередъ. Вы, кажется, также высказали упомянутый афоризмъ? Развѣ не идея совершила русскую эмансипацію? Подъ вліяніемъ ея и вамъ слѣдуетъ воспрянуть духомъ, подняться надъ умершимъ барствомъ, снять съ себя халатъ г. Обломова, недавно воспроизведеннаго Гончаровымъ въ своемъ безподобномъ романѣ. Читали вы Обломова?