Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— За здоровье Кочубовскаго! Гдѣ Кочубовскій?

Крики переносились изъ зала въ залъ, проникли они и въ чащу сада, но желаннаго офицера призвать не могли. Онъ неожиданно исчезъ безъ слѣда, какъ только что потухшій фейерверкъ.

Былъ второй часъ ночи. «Le bal continuait, mais la fête n’était plus». Обществу кого-то и чего-то недоставало. Наташа была въ тревогѣ, которую тщательно желала скрыть отъ посторонняго взора. Она отказывала кавалерамъ подъ видомъ того, что очень устала, но безотчетная тоска щемила ея сердце. Ей желалось, чтобы все скорѣе кончилось. Княжна нѣсколько разъ подходила къ матери, игравшей въ карты въ диванной, и удивляла ее своею разсѣянностью. Она не могла себѣ дать отчета въ переживаемыхъ чувствахъ. Наташѣ было такъ хорошо, когда возлѣ нея находился Адамъ Казиміровичъ, что, сдѣлай онъ ей предложеніе, она не въ состояніи была бы ему отказать. Но гдѣ же онъ? Что съ нимъ? Какъ все это совершилось непостижимо и какъ скоро! Княжна готова была заплакать, но ее развлекъ голосъ Ошметкова.

— Наташа! кричалъ онъ, откатаемъ вторую мазурку. Я въ молодости не хуже Кочубовскаго плясалъ. Авось, и теперь въ грязь не ударю!

Музыка заиграла безсмертную мазурку Глинки, и пары опять понеслись по залѣ въ бѣшеномъ танцѣ. Фигура полковника, несмотря на нѣкоторую полноту, двигалась быстро, и не безъ граціи. Его длинные усы, закрученные въ кольца, его лѣвая рука, подпертая о бокъ, были характерны. Старикъ заставлялъ молодыхъ любоваться собой.

А въ это время Опочиньевъ, посмотрѣвъ на свой хронометръ, поспѣшно прошелъ въ кабинетъ, въ который не любилъ пускать постороннихъ людей. Онъ заперъ дверь на замокъ и приблизился къ столу. Сердце его билось, какъ у юноши. Викторъ Никитичъ прошепталъ:

— Не разберу, что со мною творится. Сроду этого не бывало, даже когда приходилось итти въ атаку на непріятеля.

Князь дрожащею рукой вынулъ пакетъ изъ сюртука и взглянулъ на печать. Она была взломана и вновь заклеена.

Генералъ покачалъ головой, послалъ мысленно «подлеца» Кочубовскому и распечаталъ конвертъ. Въ немъ оказалось письмо на польскомъ языкѣ. Начиналось оно такъ:

«Пшеклентый москаль! ужели это ты прислалъ мнѣ деньги и извѣстіе, что живъ? Я давно тебя забыла, какъ ты забылъ и бросилъ меня и твоего ребенка. Что тебѣ до насъ, сытой свиньѣ? Ты осужденъ Іисусомъ и панной Маріей на погибель уже за то, что обрѣтаешься въ еретической вѣрѣ и допустилъ, чтобы твой сынъ былъ, какъ собака, повѣшенъ! Не нужно мнѣ твоихъ денегъ! Я снесла ихъ въ костелъ и просила ксендза молиться за себя и за душу нашего сына, умерщвленнаго тираномъ Муравьевымъ. Будь ты проклятъ, ненавистный москаль!»

Приведенныя строчки рябили глаза бѣднаго старика. Онъ читалъ и что-то бормоталъ, бормоталъ и опять читалъ. Но, вотъ, онъ внезапно и грузно опустился въ кресло, поднялъ отяжелѣвшую голову кверху, сорвалъ лѣвою рукой галстукъ съ шеи и страшно захрапѣлъ…

Генерала Опочиньева не стало.

Роковое письмо крѣпко было сжато въ правой рукѣ, точно «отпускная» на тотъ свѣтъ, данная князю женщиной, такъ вѣроломно имъ когда-то брошенною.

Балъ продолжался до трехъ часовъ утра, когда стали накрывать ужинъ. Никому и въ голову не приходило, что въ домѣ тихо совершилась роковая катастрофа. Окончивъ играть въ бостонъ, Прасковья Яковлевна спросила, гдѣ Викторъ Никитичъ. Она пошла къ нему въ кабинетъ, долго стучалась, и, не получая отклика, стала тревожиться. Были позваны Ошметковъ-Осоргинъ и Драницынъ. Они сдѣлали нѣсколько громкихъ возгласовъ и, наконецъ, рѣшили взломать дверь. Мы не будемъ передавать впечатлѣнія присутствующихъ, увидѣвшихъ ужасную картину. Но, странно! Всѣхъ не такъ смущала смерть генерала, какъ письмо неизвѣстной женщины, найденное въ рукѣ мертвеца. Очевидно, именно въ немъ таилась причина неожиданной кончины старика Опочиньева. Но кто эта Жозефина? Когда была связь между нею и княземъ? Никто рѣшить не могъ. Вѣрно одно, что Кочубовскій былъ прикосновенъ къ тайнѣ, унесенной съ собой въ могилу генераломъ. Левъ Львовичъ и Уральцевъ боялись сообщить, что они знаютъ, гдѣ находится офицеръ, а больше изъ княжескихъ гостей никто ничего не вѣдалъ.

Прасковья Яковлевна потеряла голову. Ее, какъ гвоздь, пробивала мысль, что фанатическая полька, ненавидѣвшая все русское, владѣла когда-то сердцемъ ея мужа, бывшаго заядлымъ руссопятомъ. А, можетъ-быть, она владѣла имъ даже тогда, когда Опочиньевъ былъ женатъ и имѣлъ дочь? Княгиня не была ревнива, но ее смущалъ обманъ, разыгрывавшійся искусно въ теченіе длиннаго ряда годовъ. Она, главнымъ образомъ, заботилась теперь о томъ, чтобы ея дочь ничего не знала о таинственномъ письмѣ и о романическимъ прошломъ своего отца.

Было офиціально объявлено, что Викторъ Никитичъ скончался отъ удара, вѣроятно, происшедшаго отъ крайней усталости послѣ безпокойно проведеннаго дня.

Гости, съѣхавшіеся на именины, отдали послѣдній долгъ старику, имѣвшему, среди своихъ недостатковъ, не мало и высокихъ душевныхъ качествъ. Во время похоронъ передавались среди присутствующихъ слухи, что въ Приволжскѣ открытъ польскій заговоръ, что много офицеровъ, лицъ изъ общества и студентовъ арестовано, въ томъ числѣ Кочубовскій и капитанъ Кастальскій. Къ разсказамъ добавляли, что въ г. Приволжскъ назначенъ временный генералъ-губернаторъ, генералъ N., съ громадными полномочіями, что онъ прибываетъ на-дняхъ. Словомъ, вѣсти разносились самыя грозныя.

Драницынъ, выхлопотавшій себѣ заблаговременно заграничный паспортъ, поспѣшилъ къ вечеру, въ день отпѣванія тѣла Опочиньева, выѣхать изъ деревни. Минуя Приволжскъ, онъ сѣлъ на пароходъ на одной изъ пристаней выше губернскаго города. Левъ Львовичъ столько пережилъ въ короткое время на своей родинѣ, что разсчитывалъ никогда въ нее не возвращаться. Онъ сомнѣвался въ правотѣ своихъ убѣжденій и въ убѣжденіяхъ своихъ друзей, въ родѣ Герцена и Огарева.

«Не намъ перевернуть Русь», думалось ему. «Перевернетъ ее тотъ, кто овладѣетъ тайною народной души, кто сроднится съ ея вѣковыми идеалами. А наше дѣло — жить европейскими привычками. Мы съ ними сроднились, и безъ нихъ намъ жизнь не въ жизнь. Въ Парижъ! Въ Парижъ! Тамъ есть мѣсто разнымъ убѣжденіямъ. Насъ французы считаютъ за дикарей. Ну, зачѣмъ же я себя буду выдавать у нихъ за русскаго? Кто же я? А, вѣдь, Иванъ Павловичъ правъ, что я европеецъ!!»

Драницынъ горько улыбнулся.

Именинная ночь, столь трагически окончившаяся для княжескаго дома, была роковой ночью и для города Приволжска. Богъ знаетъ, какое утро встрѣтилъ бы этотъ городъ, еслибъ его не спасла случайность. Военный губернаторъ, за день до 26-го августа, получилъ безыменное письмо, раскрывшее глаза не только ему, но и высшему начальству. Въ письмѣ были поименованы приволжскіе заговорщики, описанъ, гдѣ и какъ подведенъ подкопъ къ губернскому казначейству, пороховая мина подъ дворецъ, въ какихъ частяхъ войскъ состояли участники мятежа. Поднялась таинственная и безшумная суматоха среди правящихъ лицъ. Заговорщиковъ хватали въ разныхъ мѣстахъ и по одиночкѣ привозили въ крѣпость, до сихъ поръ бывшую безучастнымъ памятникомъ далекаго прошлаго. Такимъ образомъ, къ моменту возстанія его вожаки находились въ рукахъ администраціи. Послѣдняя, благодаря горькому опыту, сдѣлалась настолько осторожною и предусмотрительною, что не довѣряла принятымъ секретно мѣрамъ. Въ ночь на 26-го августа площади города были заняты войсками. Послѣднія расположились на нихъ бивуакомъ, выдвинули пушки на передовые пункты и зажгли костры. Тишина царила среди солдатъ. О пѣсняхъ и говорѣ было забыто. Все ждало сигнала, чтобы куда-то ринуться, что-то бить. Въ эти страшныя минуты, къ одной изъ городскихъ заставъ города приближался верхомъ на взмыленномъ конѣ панъ Кочубовскій въ сопровожденіи унтеръ-офицера изъ своей команды, котораго ему удалось увлечь въ заговоръ. Унтеръ-офицеръ былъ полякъ, изъ шляхтичей, а потому охотно примкнулъ къ своему начальнику. Проѣхавъ Барское поле, всадники направились къ польскому костелу. Привязавъ лошадей къ оградѣ, они подошли къ домику, занимаемому ксендзомъ Бонифаціемъ. Въ его квартирѣ рѣшено было собраться заговорщикамъ. Всадники постучались въ калитку и удивились, что никто къ нимъ не выходилъ. Офицеръ усилилъ стукъ, калитка отворилась. Два жандарма съ фонарями стояли по ея сторонамъ. Адамъ Казиміровичъ отступилъ и хотѣлъ бѣжать, но на крылечкѣ домика показался голубой мундиръ полковника, популярнаго въ Приволжскѣ. Старый служака привѣтливо кликнулъ: