Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Драницынъ растопырилъ ноги.

— Ужели все это правда?

— Такіе слухи ходятъ. Нѣкоторые изъ арестованныхъ поляковъ не скрываютъ своихъ замысловъ. Они не раскаиваются въ нихъ, а сожалѣютъ, что имъ помѣшали ихъ исполнить. Кастальскій на допросѣ въ комиссіи закричалъ: «Еще польска не сгинѣла»!

— А Кочубовскій какъ себя держитъ? спросилъ Левъ Львовичъ.

— Онъ упалъ духомъ, на-дняхъ попросилъ Евангеліе.

У Наташи на глазахъ показались слезы. Она встала и обратилась къ Драницыну:

— Что передать отъ тебя мамѣ?

— Я желаю, чтобъ она скорѣе поправилась здоровьемъ. Обо мнѣ не думала бы. А ты, кузина, тоже побереги себя. Посмотри, на кого ты стала похожа? А, вѣдь, передъ тобой цѣлая жизнь!

— Цѣлая жизнь! машинально повторила Опочиньева. Зачѣмъ она мнѣ, если въ ней одно страданіе?

Наташа поцѣловала Льва Львовича, поблагодарила офицера за вниманіе и хотѣла выйти изъ камеры. Но вдругъ она что-то вспомнила и сказала караульному офицеру.

— Да. Позвольте васъ спросить, если это не секретъ. Есть среди арестованныхъ нѣкій господинъ Челевичъ?

— Его привезли на-дняхъ.

Княжна передала слѣдующее:

— Недавно мама послѣ сорокадневной панихиды по отцѣ легла уснуть. Въ это время на дворъ вбѣгаетъ деревенскій староста и кричитъ, чтобы доложили барынѣ, что крестьяне у кабака бунтуютъ. Ихъ напоилъ неизвѣстный человѣкъ, оказавшійся потомъ Челевичемъ, бывшимъ офицеромъ генеральнаго штаба. Челевичъ объявилъ, что привезъ съ собою «Золотую грамоту», по которой вся господская земля должна быть отдана крестьянамъ. Вообразите, что произошло въ деревнѣ!

Пьяные хотѣли итти на барскій дворъ, но хорошо, что староста предупредилъ ихъ. Бѣдную маму разбудили, она послала верхомъ дворецкаго за становымъ, который живетъ недалеко отъ Дарьина. Бунтовщика связали и отправили къ исправнику.

Офицеръ замѣтилъ:

— Такъ Челевичъ въ вашемъ имѣніи пойманъ? Онъ одинъ изъ серьезныхъ польскихъ агитаторовъ. Его давно ловятъ. Онъ разъѣзжалъ по губерніямъ Симбирской и Пензенской и произвелъ нѣсколько крупныхъ бунтовъ. Черезъ него много народа погибло и пошло въ Сибирь. Какое тяжелое время мы переживаемъ!

Прапорщикъ, очевидно, хотѣлъ казаться серьезнымъ въ глазахъ Наташи. Но она, молча, ему поклонилась, и, спустивъ вуаль, вышла изъ камеры.

Несмотря на свою относительную малую виновность, Драницынъ продолжалъ содержаться въ крѣпости. Какъ-то разъ, отъ скуки, онъ взобрался на окно и сталъ глядѣть въ верхнія стекла. Они выходили на небольшой дворъ съ разнообразными постройками. Передъ носомъ торчалъ двухъ-этажный фасадъ зданія изъ краснаго кирпича, а къ нему примыкала одноэтажная каменная пристройка, выкрашенная въ бѣлый цвѣтъ. Узникъ уставился въ противоположныя окна. Сквозь нихъ виднѣлись заключенные. Были окна съ желѣзными рѣшетками, были окна и безъ рѣшетокъ. Левъ Львовичъ живо сообразилъ, что за рѣшетками, навѣрно, сидятъ преступники важные, передовики въ возстаніи. И вотъ, насколько возможно, онъ присмотрѣлся къ зарѣшетчатымъ обитателямъ. Между ними онъ узналъ ксендза Бонифація и капитана Кастальскаго. Первый читалъ какую-то книгу, второй въ военномъ пальто прохаживался изъ угла въ уголъ по камерѣ. Драницынъ съежился на подоконникѣ, чтобы не обратить на себя вниманіе нелюбимыхъ людей, и повернулся къ окну, не украшенному желѣзомъ. Къ своему удивленію и радости, въ одномъ окнѣ онъ увидалъ фигуру Уральцева, маршировавшаго вдоль комнаты. Левъ Львовичъ готовъ былъ кричать, лишь бы на него посмотрѣлъ другъ. Но послѣдній, точно загипнотизированный, самъ подошелъ къ окну, замазанному мѣломъ въ нижнихъ стеклахъ, влѣзъ на него и поглядѣлъ на дворъ. Въ одинъ мигъ онъ замѣтилъ Драницына и послалъ ему нѣсколько воздушныхъ поцѣлуевъ. Пріятели принимались говорить посредствомъ пальцевъ, но, видимо, не понимали другъ друга. Такой разговоръ продолжался нѣсколько часовъ и страшно измучилъ обоихъ. Наконецъ, Иванъ Павловичъ догадался изъ пальцевъ дѣлать цифру, а въ воздухѣ чертить соотвѣтствующую ей букву. Эту азбуку Драницынъ усвоивалъ постепенно, терпѣливо. Спустя нѣсколько дней пріятели могли свободно обмѣниваться интересными новостями. Между прочимъ, Уральцевъ просилъ своего пріятеля немедленно послать къ его знакомому П… и предупредить, что у него на-дняхъ будетъ произведенъ обыскъ. Левъ Львовичъ обѣщалъ исполнить желаніе профессора. Послѣдній также передалъ, что былъ вызванъ въ кабинетъ генералъ-губернатора и искренно передъ нимъ изложилъ свои политическія убѣжденія. Иванъ Павловичъ высказался такъ:

«Я не скрою, что пришелъ на польское сходбище врагомъ нашего правительства, а вышелъ изъ него разочарованный въ мечтахъ и разбитый въ своихъ предпріятіяхъ. Изъ рѣчей поляковъ я понялъ, что у нихъ есть ясно выработанный идеалъ: это — возобновленіе своего королевства въ его историческихъ границахъ. Тутъ ощущаешь почву, и на почвѣ этой стоящихъ людей. Мы же, руссскіе либералы, отрицая до-Петровскую Россію, хотимъ создать изъ нея новое государство на такихъ началахъ, которыя еще неизвѣстно, на сколько примѣнимы къ нашему національному характеру, къ нашему духовному складу. Къ сказаннымъ мыслямъ, я, къ сожалѣнію, пришелъ слишкомъ поздно, чуть не наканунѣ своего ареста, но пришелъ безповоротно. Я достоинъ наказанія, такъ какъ не донесъ на извѣстный мнѣ заговоръ, но я перенесу съ покорностью ожидающую меня кару. Здѣсь ли, или въ Сибири, но я уже не врагъ правительства, я глубоко сознаю, что оно, а не либералы хранятъ въ себѣ истинныя требованія народа своего и удовлетворяютъ ихъ, соображаясь съ духомъ эпохи. Это не слова страха, а результатъ идей, выстраданныхъ мною».

Къ моему удивленію, генералъ въ отвѣтъ мнѣ сдѣлалъ нѣсколько замѣчательныхъ возраженій, поставившихъ меня въ совершенный тупикъ. Мы привыкли думать, что генералы только приказываютъ, а они и разсуждаютъ, да не хуже насъ.

Послушай генералъ-губернатора:

«Вы, вотъ, все такъ торопитесь, господа. Давай вамъ конституцію. А по моему мнѣнію, и освобожденіе крестьянъ у насъ не глубоко продумано. Его надобно было совершить, не торопясь, и не въ той формѣ, въ какой оно явилось. Помѣщики разорены, а крестьяне не удовлетворены. Вы — человѣкъ ученый. Скажите, въ какомъ государствѣ, помимо революціоннаго способа, отнималась вѣковая собственность у одного изъ сословій? Такого государства нѣтъ. А у насъ дворянство, по волѣ Царя, подѣлилось своею землею съ крестьянами. И что же за эту жертву оно отъ васъ, господа, заслужило? Съ пѣною у рта либералы травятъ въ печати дворянство. Теперь, какъ и вамъ, конечно, извѣстно, подготовляются еще двѣ коренныхъ реформы: судебная и земская. Кто же является ихъ проводниками? Опять таки Царь и его дворяне. Какъ вы ни воюйте противъ привилегированнаго положенія послѣднихъ, а они люди почвы, исторіи и тѣсно связаны съ народомъ. Ну, а вы, вольнодумцы, можете ли управлять судьбами государства? Ваши политическія теоріи, взятыя на прокатъ у Запада, не примѣнимы къ намъ. Парламентаризмъ тамъ хорошъ, гдѣ народъ умѣетъ своихъ представителей заставить уважать свои преданія. Такова Англія. А вы, господа, хотите навязать чужія учрежденія нашему народу; хотите въ немъ уничтожить то, что онъ отъ отцовъ воспринялъ съ плотью и духомъ. Я говорю о православной вѣрѣ и Царѣ. Чѣмъ безъ нихъ станетъ матушка Русь? Вы ступайте-ка, посудите и подумайте объ этихъ вопросахъ». Генералъ слегка привсталъ съ кресла, давая мнѣ тѣмъ знать объ окончаніи аудіенціи. Я вернулся въ свою камеру и всю ночь не могъ заснуть. Слова: «православная вѣра, русскій Царь» — не выходили изъ моей головы. И, вотъ, я пришелъ къ какимъ выводамъ: