Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Многовѣковыя народныя вѣрованія большого государства и соединенные съ ними обычаи и наклонности создаютъ, если можно такъ выразиться, физіономію національности, составляютъ ея основныя черты. Разрушать ихъ опасно, потому что безъ нихъ національность теряетъ присущія ей качества, отдѣляющія ее отъ другихъ народностей. Мы, интеллигенты, дѣлаемъ величайшую ошибку, относясь къ православію съ пренебреженіемъ, точно къ вѣрѣ, стоящей ниже нашихъ умственныхъ требованій. Если наша вѣра въ теченіе вѣковъ удовлетворяла геній русскаго народа, сплотила его въ могущественную, непобѣдимую многомилліонную массу, то, значитъ, именно въ этой вѣрѣ таится неизсякаемый родникъ русской мощи и ея славы. То же самое приходится сказать и о царской власти. Ореолъ Царя не отдѣлимъ отъ православія. Царь и православіе объясняютъ и дополняютъ другъ друга. Но наше православіе не есть православіе греческое, румынское, сербское. Наше православіе — русское. Грекъ, румынъ и сербъ могутъ имѣть короля, а мы не можемъ. Намъ присущъ только Царь, рожденный изъ нѣдръ народнаго духа и служащій истиннымъ выраженіемъ его мощи. Я вижу, ты махаешь руками, думаешь, что я заврался. Нѣтъ, братъ, я не даромъ сижу въ крѣпости второй мѣсяцъ и сдѣлался мудръ, яко змій.

Въ отвѣтъ на эти слова Драницинъ показалъ своему пріятелю такой жестъ, при видѣ котораго Иванъ Павловичъ плюнулъ и отошелъ отъ окна.

Наташа вернулась въ номера, находившіеся на Бѣломъ прудѣ. Здѣсь остановилась она съ своею матерью. Княжна, молча, прошла черезъ маленькую залу, не замѣтивъ Прасковьи Яковлевны, сидѣвшей у окна въ креслѣ. Вошедши въ спальную, Наташа не выдержала и заплакала. Въ комнату вошла мать. Дочь кинулась къ ней на шею.

— Прости меня, мама! Я не видала тебя! Но знаешь, мама? Его повѣсятъ, или разстрѣляютъ! Это ужасно!

Генеральша ничего не понимала. Печальная, убитая, одѣтая, какъ и дочь, въ глубокій трауръ, она машинально спросила:

— Кого повѣсятъ? Кого разстрѣляютъ?

— Кочубовскаго!

Глаза Опочиньевой вспыхнули. Она строго замѣтила:

— Онъ измѣнникъ и врагъ нашего отечества. Онъ долженъ понести наказаніе. Но ты? Ужели ты плачешь о немъ?

Прасковья Яковлевна взяла Наташу за руку.

— Да, мама, о немъ. Но развѣ нельзя плакать о знакомомъ человѣкѣ, который погибаетъ?

— Сядь и побесѣдуемъ, проговорила княгиня. Люди плачутъ только о тѣхъ, кого они любятъ. Значитъ…

— Что, мама, значитъ?

— Ты его… любишь?

Мать странными глазами смотрѣла на дочь. Наташа безъ замѣшательства и просто отвѣтила:

— Я не знаю, мама! Должно быть, нѣтъ. Я не чувствовала особаго волненія, когда съ нимъ разговаривала. Я не мечтала о немъ, какъ о своемъ героѣ. Но теперь, узнавъ, какая участь ему готовится, мнѣ его такъ стало жалко, что я готова на все, лишь бы его спасти!

Наташа опять заплакала. Прасковья Яковлевна покачала головой.

— Нѣтъ, произнесла вдумчиво она. Ты ничего не предпримешь безъ разрѣшенія матери. Между тобою и Кочубовскимъ бездонная пропасть. Онъ непримиримый полякъ; ты дочь русскихъ дворянъ, непримиримыхъ съ фанатическими поляками. У васъ ничего не можетъ быть общаго, даже чувства жалости другъ къ другу. Пусть онъ умретъ! Какъ ни ужасно это слово, а я его произношу! Однимъ врагомъ у Россіи будетъ меньше. Родина прежде всего, а потомъ личныя страсти. Опочиньевы не могутъ иначе разсуждать. Опомнись, Наташа! И затверди мои слова: я — русская и тебя воспитала какъ русскую. Дочь-измѣнница — не моя дочь!

Опочиньева оставила княжну наединѣ съ собою. Послѣднія слова матери звучали въ ушахъ Наташи, а сердце оставалось далеко отъ этихъ словъ. То, что она переживала, было совершенно ей незнакомо. Юное сердце охватывалъ порывъ спасти Кочубовскаго! Наташа не могла опредѣлить, зачѣмъ ей нуженъ этотъ человѣкъ. Будетъ ли онъ, въ свою очередь, занятъ ею? Но ей желательно было, чтобъ онъ жилъ, чтобъ она могла о немъ имѣть свѣдѣнія, какъ о существѣ, которое не было ей чуждымъ, съ которымъ она не разъ проводила пріятно время. И такія мысли настолько окрѣпали въ княжнѣ, что затемняли собою любовь къ матери и самый ужасъ къ ея разсужденіямъ о Кочубовскомъ. Наташа находила мать жестокою, несправедливою. Она, нѣжное дитя, выросшее и взлелѣянное Прасковьей Яковлевной, привыкшее не имѣть отъ нея никакихъ собственныхъ тайнъ, теперь глубоко затаила въ себѣ сознаніе, что испробуетъ все для спасенія дорогого ей человѣка. Пусть мать сердится на нее, пусть даже отречется отъ нея, но она дойдетъ до генералъ-губернатора, будетъ имѣть съ нимъ объясненіе, даже скажетъ ему, что Кочубовскій — ея женихъ! О, чтобы спасти жизнь человѣку, можно рѣшиться и на ложь! Головка княжны работала, точно паровозъ на полномъ ходу. Со дня рокового разговора съ матерью, она закупорилась въ себя и отказалась отъ возвращенія въ деревню. Наташа завела знакомства съ лицами, соприкосновенными къ слѣдствію о польскомъ заговорѣ, и отъ нихъ искусно выпытывала все, что дѣлалось въ комиссіи и во дворцѣ. Такое поведеніе молодой Опочиньевой повело къ тому, что въ городѣ появились слухи, что она невѣста Кочубовскаго и хлопочетъ объ его спасеніи.

Намъ слѣдовало бы теперь заглянуть въ ту камеру, гдѣ томился Адамъ Казиміровичъ. Пріятна ли будетъ эта экскурсія читателю? Я глубоко уважаю всякую національность, всякаго человѣка, беззавѣтно любящаго свою національность. Но человѣкъ образованный, къ какому бы народу онъ ни принадлежалъ, долженъ быть джентльменомъ и рыцаремъ душою. Иначе его патріотизмъ ничѣмъ не будетъ отличаться отъ грубыхъ чувствъ какого-нибудь дикаря. Глядя съ такой точки зрѣнія на поляковъ въ повстанье 1863 года, мы мало въ нихъ видимъ благороднаго, возвышеннаго. Обливать кислотами и нечистотами изъ домовъ проходящихъ русскихъ офицеровъ и русскихъ женщинъ; истязать плѣнныхъ солдатъ, заворачивая кожу на ихъ груди въ видѣ отмѣненныхъ гвардейскихъ отворотовъ, согласитесь, что это варварство. Учить мести, какъ училъ Мицкевичъ и Лелевель, вѣчно ненавидѣть и не умѣть прощать — безотрадныя и недостойныя задачи для цивилизованнаго человѣка. Въ Европѣ есть единственная нація, воспитывающая систематически въ себѣ упомянутыя качества: нація польская. Едва ли кто глубже ее понималъ Николая І-го. Недаромъ онъ произнесъ въ 1835 году, бывши въ Варшавѣ, знаменательныя слова, обращенныя къ польскому дворянству:

— Я воздвигъ здѣсь Александровскую цитадель, и я вамъ объявляю, что при малѣйшемъ бунтѣ велю разгромить городъ. Я разрушу Варшаву, и ужъ, конечно, не я ее снова воздвигну!

Крутая рѣчь, но какъ она характерна, открыта, честна! Она не ставитъ врага въ двусмысленное положеніе. Въ рѣчи какъ бы повторяется знаменитый возгласъ Святослава: «Иду на васъ!»