Франсис Жамм - Мысли садов. Перевод с французского Елены Айзенштейн

Если мир – серия форм, которые соответствуют друг другу; если на самом деле он не существует в качестве единого объекта, который мы анализируем, чтобы диверсифицировать; если яйцо равно зерну; курица – спорам 8 8 Споры – микроскопические зачатки растений, служащие для размножения при неблагоприятных условиях. , яйцеклетка – архегонию – эти вопросы не что иное, как радость мышления, которое легко создает скучных людей, любящих спорить. Истинные философы – из числа больших зверей, так как они оспаривают того, кто существует.

Что касается меня, я не спорю о дереве, под которым приютился, чтобы возжелать дождя из сверчков. Какая это свежесть! Слушая звучание этого дождя, я испытываю наслаждение, совершенно не понимая серию этих феноменов: дерево, град, что я знаю? Оно мне кажется, как Адам, участвует в сотворении мира, и Бог разместил меня под этим деревом, не дав мне объяснений.

Что находится там такого странного, когда система не сложнее вещей: в центре Универсума – человек, бегущий под дерево, избитое ледяным дождем?

Нужно вернуться к вопросу.

В любом случае, я уже точно решил больше не считать мир Ноевым Ковчегом. Это истинный тип понимания. Также все будет под руками: собака, птица, женщина, елка, корова, барашек, курица и т. д. Я закрою все это в деревянный короб и выведу из него, когда настанут хорошие времена. От Платона к Ницше – очаг. Я больше люблю верить в Бога, который дал Ною радугу в ковчеге, как шарф мэру города, как противоречивую шутку, которая поддерживает нас и заставляет верить, что у нас нет больше здравого смысла.

Мой старый Жан Лафонтен ты, ты имел здравый смысл, но должен был грубо страдать. Я отлично знаю… мы говорим о твоих благодетельницах. Мадам Саблийер, мадам Буйон… Кого я знаю еще?

Но ты мне должен признаться, когда у них хватает духа оказать нам честь, наши почитатели так сердечны… Прекрасным утром я вижу тебя на краю долины, орошаемой широкой голубой рекой. Твоя треуголка, легкий рапс, скользящий под дубами. Цветок эспарцета сияет на твоих туфлях с отсутствующими завитками. Твой попугай не очень аккуратный. Ты – под тысячью омрачений. Эта мадам де Убер невыносима… Служанка насмехается над тобой… Ты никому не признаешься, как страдал этой ночью… Но как кролик, которого ты считаешь таким милым, сколько невинности в твоем утешении из-за укуса большой лошади Мадам де Бофор! Увидим… Перескажем вместе стихи, что ты отдал в качестве подарка Мадам, потому что в кармане твоего жилета нет кусочка мускатного ореха:

Я стал наблюдать за существованием ос, которые копаются на земле, на аллее сада. Я их созерцаю, как будто думая, как бы мне подняться, подобно им.

Мундштук с маленьким конусом, которым они обладают, меня хранил бы, и никакой враг меня не побеспокоил бы. Наконец, я бы начал мой полет. Я стал бы серым от гудения и перелетал бы с цветка на цветок, пропуская те, на которых уже побывал, не зная другого существования, и только окроплял бы мои лапки цветочной пыльцой.

И если кто-то мне сказал бы, что нужно вернуться к земле, так это вес самой пыльцы. И если мне скажут, что нужен новый выход, это облегчение , которое я почувствую, когда окажусь в глубине галереи с этой пыльцой, я не знаю, что за чем, я безгранично подчиняюсь этому запаху меда, приготовленному на солнце, и маленькому лазурному окну, которое я почувствовал над собой. Ничто не противоречит моим желаниям, ничей ум. Я был частью стихии того места, где я жил, словно кусочком солнца, кусочком земли, кусочком цветка. Я не знаю больше, чем я делаю, потому что я это делаю , и я не знаю места того, кто меня вел, когда в одно мгновение, на вершине морского ушка… мое гудение делается более пронзительным…

Он родился в сияющей долине Оссо, там, где патриархи сидели рядом с изумрудными утесами, между серебряными нитями источников, в разломах каскадов, недалеко от голубого озера. Его венчик перед тем как открыться, не знал волнующего красного сияния известкового гребня. Но в один сентябрьский день солнце разорвало туман, который за две недели до этого расстилался рядом с елями. И этот день был чист до трепета.

В ущельях, буках, на овечьих площадках, в деревнях вода существовала в размеренном свете. Властный сок остановился в горле открывшегося цветка.

И перед ним, в таинственной ухабистой глубине, пахнущей тимьяном, с одинаковыми крыльями поднялась бабочка. По мере того как она приблизилась к цветку, цветок лишился чувств. Бабочка приблизила к цветку пыльцу, которая восхищала каким-то бессмертием снегов. Она прикоснулась к сердцу цветка.

Если я сравню Памфиля (так начинал Лабрюйер 9 9 Единственное произведение Лабрюйера – это книга «Характеры» («Caractères»), состоящая из 16 глав. ) с бабочкой, я увижу его сидящим на письменном столе редакции. Он написал против меня статью. Он поднялся. Он полетел к своей любовнице. Но вместо прекрасных крыльев, ничего нет для объятия, кроме остатков двух пудингов в складках карманов его жакета.

Вот моя месть.

Если каждый день мы открываем новые цвета в каменном угле, каждый день подходит, чтобы воспользоваться новым цветом. Так и Универсум, открывающий сам себя, и наше собственное отражение, появляющееся в воде, все более и более полное нюансов. Примитивные растительные формы густы и грубы. Но наш более острый взгляд все понемногу вырезает своими ножницами. И в этом влюбленном взгляде помещается, как между двух грудей, ажурная листва кружева мимозы. Но это старинное кружево. И вы видите, что листья будут изменяться в связи с кружевом, следуя движению завитков.

Мы можем вообразить, с бережливостью потянув кладовку, бочку заплесневело-кислого сидра, грубого и тяжелого; или жаркой ночью – повороты и вращения в постели, полной кусочков чего-то; или еще, под важностью лесной листвы, благородного Гамаша 10 10 Гамаш – персонаж «Дон-Кихота». в палящий час, когда свадьба не громче крика цикады.

Волшебный Сервантес! Не у него ли, однако, богатств, как у бедняков? И чтобы открыть жемчужину или бриллиант, нужно рыться даже в граммах грубой рудной породы, это уменьшает грызенье крыс, в которых нужно видеть материализовавшихся Камиллу 11 11 Героиня «Дон-Кихота». , Люсинду, Лотэру, Ансельму, Карденио. Из этой печальной возможности, которая составляет несколько квадратных метров, из сухой и паршивой земли Ла Манша, из песчаной пустыни, проходимой путешественником, говорим мы, без того чтобы появился кто-то, кто может радоваться его виду, там бьют черные каскады зелени, парки, в которых потоки гранатов с длинными лазурными замками, погребенные в свежей листве потоков. В гостинице, где ты лежишь, может быть, о Сервантес, страдающий и обездоленный, на этом задымленном постоялом дворе, ты услышал песню дворянина, замаскированного в мальчика, погонщика мулов, и молодая девушка трепещет от любви, слушая…