Андрей Юрьев - Те, кого ждут

"Я был в ней. Она приняла меня. Я вник в жизнь". Кто любит, кто знает радость обоюдного влечения - сможет ли смолчать: "Мы верили друг другу?".

- Даниил Андреевич, вы...

- Пробовал, пробовал. Платное обучение на общих основаниях. Чем платить? И зачем? Знание не делает Ангелом.

- Это вы-то хотите стать Ангелом?

- Ты хочешь быть блядью?

Как отвешивают пощечины? Этого Клара просто не представляет.

- А как же власть, влияние?

- Я просто отрекся от власти. Я просто отрекся от обладания теми, кого люблю. Понимаешь?

В этот вечер Владов не просил ее танцевать, и Клара не стала навязываться. Свернулась на диване притихшим котенком, закуталась в простыню по самые глаза и смотрела в голубизну обоев, пока не различила в голубой глубине высокого белого старика, шепчущего колыбельные сказки.

Владов опять сел писать письма, которые не собирался никуда отправлять.

Произведение, любое произведение, произведение чего бы то ни было вызов обществу. Произведение искусства - всегда вызов обществу. Это схватка, противоборство, отстаивание собственного мнения, собственного представления о жизни. Кто любит, кто увлечен, кто страстно увлечен, кто вовлечен в страдание, страдание от невозможности повлиять на судьбу любимых - тот будет нянчиться со своим сочинением как с сокровищем, как с выкормышем, как с наследником. Кто хочет развлечений, кто ищет развлечений, кто разглагольствует перед горничными, постельничьими, собутыльниками, кому достаточно рукоплесканий родственников - даже тот желает повлиять на постоянное преображение мира. Кто-то настолько одержим, настолько увлечен, что даже в страдании отстаивает свою правоту. Правду о том, что на самом деле происходит вокруг. Кому-то достаточно развлечься мимолетным превосходством, убедиться в том, что обладает исключительными свойствами, незаурядными способностями. Принято различать игру и серьезность. Чушь. Между ними нет разницы, на самом-то деле. Это я говорю. Можно играючи рубить головы и можно рубить лозу на игрищах всадников. Дело не в том, как действуешь, способов множество. Дело в том, отчего и зачем. Любое произведение создается для противника - того, кто сомневается, сопротивляется твоему превосходству. С единомышленниками куда приятней помолчать. Те, кого называют художниками - всегда немножечко артисты. Артисты, обделенные вниманием. Вниманием верноподданых поклонников. Обделенные властью. Я просто отрекся от власти...

ОДНАЖДЫ Я ЗАХЛЕБНУСЬ ЭТИМ СВЕТОМ

"Я вас не жду", - холодно цедил сквозь зубы Владов, вцеживая сквозь зубы огненную капельку. - "Я же сказал - не подсаживайтесь! Это место для моей долгожданной", - и вцеживал влажную огнинку. Капельки не иссякали - у Милоша на стойке всегда звенели белые ручьи. "Нормальные люди причащаются к Духу, а я вычищаюсь, чтобы упасть бездыханным", - журчал последней за вечер речью, и в уши вваливалась туша тишины. Милош сшептывал цепкоглазым болтуньям: "Хотите ослепительных мужчин?" - и тормошил заспанного мятыша: "Даниил Андреевич, тут хотят ослепительных мужчин. Данила! Ччерт! Дракулит, приди завтра в белой рубашке. Просто приди в глаженой белой рубашке. Ладно, спи. Все-все, никуда не надо идти. Никуда не надо приходить. Никогда не надо. Спать надо, спать. Ччерт! Вот привязался! Спи!" - и возвращался к полногубым трясогрудкам: "Сколько вам за этого ослепительного пьяницу? Сколько?! С ума сошли! Ничего с ним не надо делать. С ним надо видеть сны", - и после, после нудных перевозок, Охтин среди сна замирал, встретив мерцание золотистых ресниц... И вспыхивал, и взлетал меж податливых бедер, и чувствовал, как под ладонью покорно мнутся плотные груды чужих животинок. Чужих...

Утром? Что - утром? Утром - как всегда: лежал, боялся. Боялся стянуть с головы одеяло - боялся порезать глаза светом. Боялся, что голые ноги совсем закоченеют - боялся перетащить одеяло с головы на ноги. Боялся первой сигареты. Боялся, что не успеет закурить первую сигарету. Боялся выйти из дома, потому что боялся хохотливых похлопываний по плечу. Боялся взглянуть в глаза портрету Рахманинова - боялся не услышать скупых слезинок рахманиновского рояля. Боялся, что Рахманинов и Ницше воскреснут - боялся скучающих неслушников - боялся заботливых гостей - боялся, что Клара не придет.

Клара никогда не опаздывала. С порога заглядывала через плечо, в бездверный зал, в самый угол, где молчаливый принтер. Оглядывала стол: бесписьменный, безлиственный - и, чуть приблизив носик к насмешливой улыбке Владова, щурила карие кларинки:

- Так-тааак... Чем сегодня занимаетесь?

- Все тем же. Изобретаю пулевые настроения.

- Это как?

- Отчего-то вы сегодня мне особенно противны. Отчего? У вас лоб пробит. Не верите? Взгляните в зеркало.

- Ничего же нет?

- Вот вам разновидность пулевого настроения: ничего нет, а душу ломит, как при смерти. И: те-ло-на-вы-нос.

Пора вывешивать на форточки рекламу: "Вынос тела в любую погоду". Ты треплешь край измятой пелеринки - по-школьничьи, детски, и, склонившись, беззастенчиво выказываешь... Ччерт! Как мало застежек на девичьих туфельках! Слишком быстро. Слишком жалко. Как жалко...

- Как ужасно: в такую-то жарищу не иметь возможности раздеться. Хочу жить в колонии платоников.

- Разденьтесь, если вам приятно.

- Мне? А вам? Вам приятно?

- Тер-пи-мо.

- Подумаешь! Я, вообще-то, ненадолго - только трусики сменю.

Ты полюбила задерживаться, задерживаться у зеркала - и нежиться, нежить касанием талию, плавным стеканием кисти с плеч неподатливых, гордых, вздрогнувших - торопливо вливаясь под слетающий шелк - отлетевший лепестками яблоневого цвета - и далее, глубже, ниже - рассеянно и небрежно, невзначай соскользнет рука с локоточка, скрывает чуть качнувшуюся грудь - и словно бы ладонь выглаживает русло, куда пролиться капелькам ласканий - нежить талию теплеющим: прихлынувшими волнами: несуществующими касаниями тысяч неуловимых пальчиков - и ниже, нежит, высвобождает плавные изливы...

Ты полюбила баловаться гребнем, случайно оставленным мною у зеркала кареглазая, жадная, прижавшая коленом спинку подольстившейся банкетки - и вся распахнута бездонной полыньей зрачков - а пальчики дрожат натужно - над раздвинутыми створками жемчужницы пальчики дрожат натужно, вылавливают в глубине буйное, блистающее, жгучее - упрямые, крепкие, настырно сопротивляются зубья гребешка, запутываются, процарапывают бороздочки среди свитых в колечки прядочек - капельки крови вспухают пунцово - у изножья налившихся, сладкой тоскою припухших ложатся в локоны волнисто, каштановые к черту визги, панику соседей, вой сирен и хруст зеркал! К черту все, лишь бы впиться, впиться, впиться, выцедить по капле душу, а-ццца... Ца-ца. Ее-то бы и выцедить.