Андрей Юрьев - Те, кого ждут

Однажды я пожалел деда.

...для меня нет ничего страшнее женских слез. Если не считать этих горячечных кошмаров. Но их я могу понять. Я могу хотя бы понять, откуда они взялись. И загнать их обратно в логово. Или передушить их все до единого. Ты знаешь, с чем были связаны ужасы, которые я видел во время последней горячки? Не с чем, а с кем. С тобой. Мне кажется так. Я редко ошибаюсь. Когда в закрытую изнутри квартиру вошла женщина и начала отрывать мои пальцы от одеяла - это была ты. Когда я это понял, я уснул спокойно. Когда вокруг шастали гости, - я их не видел, но слышал и осязал, - тогда за ними неосязаемо, незримо, неслышимо стояла ты. Почему так? Потому. Справочники по психологии иногда правдивы. Мужчины, обладающие сверхчувствительностью, обостренной проницательностью, развитым образным мышлением, - поэты, художники, колдуны - воспринимают Женщину как Смерть. И Смерть - как Женщину. Сильную любовь - как Смерть. Почему? Потому что любящий невольно подчиняется любимому. Сильное чувство любви вызывает чувство сильнейшей подчиненности, безвластия. Страдания, вызываемые любовью, связаны именно с этим парадоксом - страстно желаешь обладать, сама жизненная воля рвется к обладанию, но приходится быть и безвольно обладаемым. Властолюбие преображается в любовь, и это ощущается как мука. Искушения Христа были связаны с этой мучительной раздвоенностью - Единовластный Господь любил. Христос любил живущих на земле, потому и покорился распятию. Покорился любимым. Надрыв души, разрыв властолюбия на власть и любовь. Вот.

А безвластие и есть Смерть. Испытывают не страх Смерти, как уверяют психоаналитики, а страх безвластия. Дети - не боятся Смерти. Они боятся давления, нажима, угрозы. Они боятся властвующих их помыслами, их поступками.

Для меня нет ничего страшнее женских слез. Точнее - ничего более тяжелого. Тяжело до судорог, до оцепенения. Плачущего ребенка можно отвлечь, развлечь, увлечь. Можно, в конце концов, обмануть, увести от реального страха. Плачущую женщину не обманешь, не отвлечешь - плачущей женщине надо дать то, чего она хочет. Позволить ей распоряжаться твоей жизнью. Но - под твоей опекой и защитой. Плачущую женщину надо поселить в крепость мужской души. Сделать полноправной княгиней.

Мне кажется, что ты не можешь решиться потому, что боишься почувствовать себя вырванной из уже обжитого места, словно потерявшей пристанище, словно скиталицей. Ты боишься подвоха, потому что боишься, что твою душу уже незаметно обокрали, я - уже вор. Пришел - и выкрал.

Меня не покидает чувство неизбежности. Неизбежность схватки. Битва за княгиню. Княгиню моего сердца.

Не хочу быть вором и губителем. Хочу быть полноправным князем. Ты боишься, что я - вор, вахлак, варнак, но не твой князь. Хочу обратиться Ангелом.

ИНОГДА НОЧЬ БЕСКОНЕЧНА,

И С ЭТИМ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ ПОДЕЛАТЬ,

ПОТОМУ ЧТО НОЧЬ - ДЕВОЧКА,

А ДЕВОЧЕК БИТЬ НЕЛЬЗЯ

Да-да, даже не моргнул хитрыми миндальками. Хрустящие миндальки в шоколаде. Иногда Ларису прямо подмывало надкусить Владову глаза. Бред? Что поделать, если женщина просит? Что поделаешь, если женщина хочет, но стесняется спросить? Борко заказал своим кондитерам миндаль, облитый голубоватой глазурькой. С шоколадным кружочком точно посреди. Выслать лоточницу к нежинскому подъезду - пара пустяков. Предложить коробочку болтливой седовласке? Той, которая легионерка - римлянка? Так она и выглядит, воинствующая женственность. Срочно вручите мне дань любви, иначе покараю презрением. Торжество неописуемого Эроса, целокупного всепобеждающему Логосу. Владов нервничал: "Зачем красивые славянские слова 'мысль' и 'чувство' подменять греческой безвкусицей?". Лариса стеснялась, приглаживала седой ежик: "Чтобы приобщиться к Логосу". Логос представлялся Владову гогочущим гусем. Если по ночам гусь тянулся ухватить за кончик носа - Владов вскакивал, закуривал, поддакивал зачитанному Сологубу: "Так и есть, навьи дети. Научники, не желающие быть праведниками". Интересно, Логос или Эрос удовлетворялись глазурированными глазами?

Милош редко унывал. Владову же шутка вышла боком. Полная луна не отчаивалась даже в тучах. Сердце клокотало, билось в прутья ребер, приливали какие-то взбалмошные вестники, тормошили: "Оборотись! Оборотись!". Владов знал - один оскал. Один такой особенный оскал, и все - в панике бросятся, прочь, врассыпную! Кто останется с ненасытным? Марина изловчится пачкать локти и колени вымокшей землей, повиливая копчиком, тявкая. Лена льстиво подвильнет, распахнется змеиной норкой... Хотелось большего. Хотелось волчиц? Если бы! Хотелось ворваться в самую стаю, выискать самого белого, ему и впиться в горло! Чтобы разом и навечно. Чтобы никто не осмеливался оставлять на твоей тропе своих отметин. Сначала это. Потом олени. Потом только - самый нежный кусок ей, белоснежной. Вы видели, как улыбаются волчицы? Вы ничего не видели. Вы никого не радовали. Лучше мне не снитесь. Нет, лучше я проснусь. От вас все равно не избавишься.

Устав носиться по лунным тропинкам, Владов озарялся. Если только не вгрызались насмертниками вчерашние шутки. Началось, как всегда, незаметно. Потом повеяло тошнотворно-прелым, в макушку вонзился вихрь живых мошек. Владов, правда, попытался закопаться в простыни, но его уже всосали и сглотнули в жерло урагана. Владова выносило сквозь потолочные плиты, сквозь шиферное покрытие крыши туда, в самую облачную глубь. Только когда глазам открылись клубы обволакивающей нежности - Владова отпустили. Пусто. Некого спросить и некому ответить. Однако же, что-то происходило. Вокруг сновали невидимые пальцы, и Владов понял, что сейчас его соткут, заново соткут по мышце, по венке, по клеточке. Владов не выбирал. Владов перестал скрываться: "Достоин или нет - не мне решать. Я, Даниил, я, поставленный быть Даниилом, говорю - не властен надо мной никто, кроме Господа Животворящего". Шваркнули в кровать. "Так никаких сигарет не хватит", - струхнул Охтин. Вместе с дымной затяжкой в раскрытое окно втянулось прозрачное облачко, быстро приблизилось. Владов впихнул Охтина куда-то в пятки, протянул ладонь, в нее легло колыхание призрачной оболочки. "Я вас не ждал, не жду, ждать не буду", - отрезал Владов. - "Если вам так хочется, приходите днем, побеседуем". Гостья всосалась между пальцев. "А ведь женщина была, и женщина немолодая", - Владов изумленно вгляделся в складочки ладони, тут же меж ушей взорвалась звездочка, брызнули звуки: "Ни земле - ни змее, ни огню - ни коню, ни ветру - ни птице, ни воде - ни рыбице, а молодцу Владову посей семя гадово!". В глазницу дунуло сквозняком, глаз зазнобило, и лопнул пополам, кровью развороченный, и разрывают, и жуют жерновами. Пока Охтин корчился и причитал, Владов успел подойти к окну, выглянул во двор на припаркованные иномарки, оглянулся на плачущего Охтина, вжавшегося в диван, еще раз на улицу - безлюдную, бесптицную, - вернулся к Охтину, потрепал по плечу: "Ну что, брат, влип? Ничего, это не смерть, и смерть - еще не все". "Никто не властен надо мной, ибо я порождение Отца, и Сына, и Святого Духа!" выкрикнул, и Охтин преспокойно уснул.