Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

    «Поди-ка, брат Андрей!
Куда ты там запал? Поди сюда, скорей.
    Да подивуйся дяде!
Торгуй по-мо́ему, так будешь не в накладе».
Так в лавке говорил племяннику Купец:
  «Ты знаешь польского сукна конец,
Который у меня так долго залежался,
Затем, что он и стар, п подмочен, и гнил:
Ведь это я сукно за английское сбыл!
Вот, видишь, сей лишь час взял за него сотняжку:
    Бог о́лушка послал».—
«Всё это, дядя, так», племянник отвечал:
«Да в олухи-то, я не знаю, кто́ попал:
Вглядись-ко: ты ведь взял фальшивую бумажку».
Обманут! Обманул Купец: в том дива нет;
    Но если кто на свет
    Повыше лавок взглянет,—
Увидит, что и там на ту же стать идет;
  Почти у всех во всем один расчет:
   Кого кто лучше проведет,
   И кто кого хитрей обманет.

  На корабле у Пушек с Парусами
   Восстала страшная вражда.
Вот, Пушки, выставясь из бортов вон носами,
   Роптали так пред небесами:
   «О, боги! видано ль когда,
Чтобы ничтожное холстинное творенье
Равняться в пользах нам имело дерзновенье?
Что́ делают они во весь наш трудный путь?
   Лишь только ветер станет дуть,
   Они, надув спесиво грудь,
  Как будто важного какого сану,
  Несутся гоголем по Океану
И только чванятся; а мы — громим в боях!
Не нами ль царствует корабль наш на морях!
Не мы ль несем с собой повсюду смерть и страх?
  Нет, не хотим жить боле с Парусами;
Со всеми мы без них управимся и сами;
Лети же, помоги, могущий нам Борей,
  И изорви в клочки их поскорей!»
Борей послушался — летит, дохнул, и вскоре
  Насупилось и почернело море;
Покрылись тучею тяжелой небеса;
Валы вздымаются и рушатся, как горы;
Гром оглушает слух; слепит блеск молний взоры;
Борей ревет и рвет в лоскутья Паруса.
  Не стало их, утихла непогода;
   Но что́ ж? Корабль без Парусов
  Игрушкой стал и ветров, и валов,
  И носится он в море, как колода;
   А в первой встрече со врагом,
Который вдоль его всем бортом страшно грянул,
Корабль мой недвижим: стал скоро решетом.
  И с Пушками, как ключ, он ко дну канул.

   Держава всякая сильна,
Когда устроены в ней все премудро части:
  Оружием — врагам она грозна,
  А паруса — гражданские в ней власти.

   Был у крестьянина Осел,
  И так себя, казалось, смирно вел,
Что мужику нельзя им было нахвалиться;
А чтобы он в лесу пропа́сть не мог —
На шею прицепил мужик ему звонок.
Надулся мой Осел: стал важничать, гордиться
  (Про ордена, конечно, он слыхал),
И думает, теперь большой он барин стал;
Но вышел новый чин Ослу, бедняжке, соком
(То может не одним Ослам служить уроком).
   Сказать вам должно наперед:
   В Осле не много чести было;
Но до звонка ему всё счастливо сходило:
Зайдет ли в рожь, в овес иль в огород,—
Наестся досыта и выйдет тихомолком.
   Теперь пошло иным всё толком:
Куда ни сунется мой знатный господин,
Без-умолку звенит на шее новый чин.
   Глядят: хозяин, взяв дубину,
Гоняет то со ржи, то с гряд мою скотину;
А там сосед, в овсе услыша звук звонка,
  Ослу колом ворочает бока.
   Ну, так, что бедный наш вельможа
    До осени зачах,
И кости у Осла остались лишь, да кожа.

    И у людей в чинах
С плутами та ж беда: пока чин мал и беден,
   То плут не так еще приметен;
  Но важный чин на плуте, как звонок:
  Звук от него и громок, и далек.

Жил в городе богач, по имени Мирон.
Я имя вставил здесь не с тем, чтоб стих наполнить;
Нет, этаких людей не худо имя помнить.
  На богача кричат со всех сторон
Соседи; а едва ль соседи и не правы,
Что будто у него в шкатулке миллион —
А бедным никогда не даст копейки он.
  Кому не хочется нажить хорошей славы?
Чтоб толкам о себе другой дать оборот,
   Мирон мой распустил в народ,
Что нищих впредь кормить он будет по субботам.
   И подлинно, кто ни придет к воротам —
   Они не заперты никак.
«Ахти!» подумают: «бедняжка разорился!»
   Не бойтесь, скряга умудрился:
В субботу с цепи он спускает злых собак;
И нищему не то, чтоб пить иль наедаться,—
  Дай бог здоровому с двора убраться.
Меж тем Мирон пошел едва не во святых.
Все говорят: «Нельзя Мирону надивиться;
Жаль только, что собак таких он держит злых
   И трудно до него добиться:
А то он рад последним поделиться».

    Видать случалось часто мне,
Как доступ не легок в высокие палаты;
  Да только всё собаки виноваты —
   Мироны ж сами в стороне.

Лиса Крестьянину однажды говорила:
    «Скажи, кум милый мой,
Чем лошадь от тебя так дружбу заслужила,
  Что, вижу я, она всегда с тобой?
  В довольстве держишь ты ее и в холе;
В дорогу ль — с нею ты, и часто с нею в поле;
    А ведь из всех зверей
   Едва ль она не всех глупей».—
  «Эх, кумушка, не в разуме тут сила!»
Крестьянин отвечал: «Всё это суета.

   Цель у меня совсем не та:
  Мне нужно, чтоб она меня возила,
   Да чтобы слушалась кнута».

  У одного крестьянина служа,
Собака с Лошадью считаться как-то стали.
«Вот», говорит Барбос: «большая госпожа!
По-мне хоть бы тебя совсем с двора согнали.
  Велика вещь возить или пахать!
Об удальстве твоем другого не слыхать;
И можно ли тебе равняться в чем со мною?
Ни днем, ни ночью я не ведаю покою:
Днем стадо под моим надзором на лугу;
   А ночью дом я стерегу».—
   «Конечно», Лошадь отвечала:
    «Твоя правдива речь;
  Однако же, когда б я не пахала,
То нечего б тебе здесь было и стеречь.

  Слепой Осел в лесу с дороги сбился
   (Он в дальний путь было пустился).
Но к ночи в чащу так забрел мой сумасброд,
Что двинуться не мог ни взад он, ни вперед,
И зрячему бы тут не выйти из хлопот;
Но Филин вблизости, по счастию, случился
  И взялся быть Ослу проводником.
  Все знают, Филины как ночью зорки:
   Стремнины, рвы, бугры, пригорки,
Всё это различал мой Филин будто днем
И к утру выбрался на ровный путь с Ослом.

  Ну, как с проводником таким расстаться?
Вот просит Филина Осел, чтоб с ним остаться,
И вздумал изойти он с Филином весь свет.
    Мой Филин господином
   Уселся на хребте Ослином,
И стали путь держать; счастливо ль только? Нет:
Лишь солнце на небе поутру заиграло,
У Филина в глазах темнее ночи стало.
   Однако ж Филин мой упрям;
  Ослу советует и вкось и впрям —
«Остерегись!» кричит: «направо будем в луже».
Но лужи не было, а влево вышло хуже.
«Еще левей возьми, еще левее шаг!»
  И — бух Осел, и с Филином, в овраг.