Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

Утыкавши себе павлиным перьем хвост,
Ворона с Павами пошла гулять спесиво
   И думает, что на нее
Родня и прежние приятели ее
   Все заглядятся, как на диво;
   Что Павам всем она сестра,
   И что пришла ее пора
Быть украшением Юнонина двора.
Какой же вышел плод ее высокомерья?
Что Павами она ощипана кругом,
И что, бежав от них, едва не кувырком,
   Не говоря уж о чужом,
На ней и своего осталось мало перья.
Она-было назад к своим; но те совсем
  Заклеванной Вороны не узнали,
   Ворону вдосталь ощипали,
  И кончились ее затеи тем,
   Что от Ворон она отстала,
    А к Павам не пристала.

Я эту басенку вам былью поясню.
Матрене, дочери купецкой, мысль припала,
   Чтоб в знатную войти родню.
  Приданого за ней полмиллиона.
  Вот выдали Матрену за Барона.
Что ж вышло? Новая родня ей колет глаз
Попреком, что она мещанкой родилась,
А старая за то, что к знатным приплелась:
   И сделалась моя Матрена
    Ни Пава, ни Ворона.

   Лев пестрых не взлюбил овец.
Их просто бы ему перевести не трудно;
  Но это было бы неправосудно —
  Он не на то в лесах носил венец,
Чтоб подданных душить, но им давать расправу;
А видеть пеструю овцу терпенья нет!
Как сбыть их и сберечь свою на свете славу?
    И вот к себе зовет
  Медведя он с Лисою на совет —
   И им за тайну открывает,
Что, видя пеструю овцу, он всякий раз
   Глазами целый день страдает,
И что придет ему совсем лишиться глаз,
И, как такой беде помочь, совсем не знает.
«Всесильный Лев!» — сказал, насупяся, Медведь:
   «На что тут много разговоров?
    Вели без дальних сборов
Овец передушить. Кому о них жалеть?»
Лиса, увидевши, что Лев нахмурил брови,
Смиренно говорит: «О, царь! наш добрый царь!
Ты верно запретишь гнать эту бедну тварь —
   И не прольешь невинной крови.
Осмелюсь я совет иной произнести:
Дай повеленье ты луга им отвести,
   Где б был обильный корм для маток
И где бы поскакать, побегать для ягняток;
А так как в пастухах у нас здесь недостаток,
  То прикажи овец волкам пасти.
   Не знаю, как-то мне сдается,
  Что род их сам собой переведется.
А между тем пускай блаженствуют оне;
И что б ни сделалось, ты будешь в стороне».
Лисицы мнение в совете силу взяло,—
И так удачно в ход пошло, что, наконец,
   Не только пестрых там овец —
    И гладких стало мало.
Какие ж у зверей пошли на это толки?—
Что Лев бы и хорош, да все злодеи волки.

   Могучий Лев, гроза лесов,
  Постигнут старостью, лишился силы:
Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов.
  Чем наводил он ужас на врагов,
И самого едва таскают ноги хилы.
    А что всего больней,
Не только он теперь не страшен для зверей,
Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,
Наперерыв ему наносит оскорбленье:
То гордый конь его копытом крепким бьет,
    То зубом волк рванет,
   То острым рогом вол боднет.
   Лев бедный в горе толь великом,
Сжав сердце, терпит всё и ждет кончины злой,
   Лишь изъявляя ропот свой
    Глухим и томным рыком.
Как видит, что осел туда ж, натужа грудь,
   Сбирается его лягнуть
И смотрит место лишь, где б было побольнее.
«О, боги!» возопил, стеная, Лев тогда:
  «Чтоб не дожить до этого стыда,
Пошлите лучше мне один конец скорее!
    Как смерть моя ни зла:
Всё легче, чем терпеть обиды от осла».

   По дебрям гнался Лев за Серной;
   Уже ее он настигал
   И взором алчным пожирал
   Обед себе в ней сытный, верный.
  Спастись, казалось, ей нельзя никак:
Дорогу обои́м пересекал овраг;
Но Серна легкая все силы натянула —
   Подобно из лука стреле,
   Над пропастью она махнула —
И стала супротив на каменной скале.
    Мой Лев остановился.
На эту пору друг его вблизи случился:
    Друг этот был — Лиса.
«Как!» говорит она: «с твоим проворством, силой,
  Ужели ты уступишь Серне хилой!
Лишь пожелай, тебе возможны чудеса:
  Хоть пропасть широка, но если ты захочешь,
    То, верно, перескочишь.
Поверь же совести и дружбе ты моей:
Не стала бы твоих отваживать я дней,
     Когда б не знала
  И крепости, и легкости твоей».
  Тут кровь во Льве вскипела, заиграла;
  Он бросился со всех четырех ног;
Однако ж пропасти перескочить не мог:
  Стремглав слетел и — до-смерти убился.
   А что́ ж его сердечный друг?
  Он потихохоньку в овраг спустился
И, видя, что уж Льву ни лести, ни услуг
     Не надо боле,
   Он, на просторе и на воле,
   Справлять поминки другу стал
И в месяц до костей он друга оглодал.

   Крестьянин засевал овес;
   То видя, Лошадь молодая
  Так про себя ворчала, рассуждая:
«За делом столько он овса сюда принес!
  Вот, говорят, что люди нас умнее:
  Что́ может быть безумней и смешнее,
   Как поле целое изрыть,
    Чтоб после рассорить
   На нем овес свой попустому?
Стравил бы он его иль мне, или гнедому;
Хоть курам бы его он вздумал разбросать,
Всё было б более похоже то на стать;
Хоть спрятал бы его: я видела б в том скупость;
А попусту бросать! Нет, это просто глупость».
Вот к осени, меж тем, овес тот убран был,
И наш Крестьянин им того ж Коня кормил.

   Читатель! Верно, нет сомненья,
Что не одобришь ты конева рассужденья;
  Но с самой древности, в наш даже век,
   Не так ли дерзко человек
   О воле судит Провиденья,
   В безумной слепоте своей,
Не ведая его ни цели, ни путей?

    У Льва служила Белка,
Не знаю, ка́к и чем; но дело только в том,
Что служба Белкина угодна перед Львом;
А угодить на Льва, конечно, не безделка.
За то обещан ей орехов целый воз.

Обещан — между тем всё время улетает;
А Белочка моя нередко голодает
И скалит перед Львом зубки́ свои сквозь слёз.
Посмотрит: по́ лесу то там, то сям мелькают
   Ее подружки в вышине;
Она лишь глазками моргает, а оне
Орешки, знай себе, щелкают да щелкают.
Но наша Белочка к орешнику лишь шаг,
    Глядит — нельзя никак:
На службу Льву ее то кличут, то толкают.
Вот Белка, наконец, уж стала и стара
И Льву наскучила: в отставку ей пора.
    Отставку Белке дали,
И точно, целый воз орехов ей прислали.
Орехи славные, каких не видел свет;
  Все на-отбор: орех к ореху — чудо!
    Одно лишь только худо —
   Давно зубов у Белки нет.