Борис Можаев - Пропажа свидетеля

Перегнувшись через лежащего и просунув дымарь в палатку, парень начал качать ручку дымаря. Через минуту из палатки во все дыры повалил густой дым, как из худой печной трубы. Потом оттуда раздался протягновенный мат, прерываемый чихом и кашлем, и здоровенный верзила, протирая глаза, высунул из палатки взлохмаченную голову. Увидев беловолосого с дымарем, крикнул:

- Ты чего, спятил?!

- Это ж я паразитов выкуривал, - ответил тот и, кривляясь, стал отступать к костру.

- Ах ты, химик! - заревел верзила. - Я те самого раздавлю сейчас, как паразита.

Не успел разбуженный встать на ноги, как беловолосый бросил дымарь и дал стрекача в таежные заросли.

- Ладно тебе ругаться, Николай! - сказал бригадир, едва скрывая улыбку. - Дело есть к тебе. Вон лейтенант поговорить с тобой хочет.

Заметив Конькова, Николай заправил рубаху и подошел к костру.

- Вы вчера вечером не видели моторной лодки на реке? - спросил опять Коньков. - Или ночью, под утро.

- Слыхал мотор... И вроде бы не один. Да уж в палатку залез. - Он силился что-то вспомнить, морщил лоб, шевелил бровями и вдруг воскликнул: - Стой! А Иван-то еще на берегу сидел. Рыбу разделывал.

- Что за Иван? - спросил Коньков.

- Это кашевар наш, Слегин.

- А где он?

- Черт его знает! Вот сами ждем, - сказал бригадир. - Пришли на обед, а его нет. Утром пошел на Слюдянку хариусов ловить.

- А где эта Слюдянка? - спросил Коньков.

- Да километра два отсюда будет до нее. Речка. Чистая такая. Форели в ней много.

- Когда же он придет?

- А кто знает? Он у нас заводной, - ответил бригадир и снова выругался. - Если рыба клюет, до вечера просидит. Зато уж без добычи не приходит. Тут с него хоть три шкуры дери. Улыбается, как дурачок: крючок, мол, зацепился за тайменя, чуть в горы не увел. А я вот хариусов по дороге подбирал. Все тайменя обещает принести. Мы уж привыкли к его выходкам и не ждем его. Сами вон обед варим, - кивнул бригадир на кипящий котел.

- Эх, работенка! - сказал Коньков, откидываясь на спину и закладывая ладони на затылок. - Устал, будто чертей гонял. С трех часов утра на ногах. Не везет!

- Зачем не везет? Можно найти кашевара, - сказал Кончуга.

- Где ты его найдешь?

- Я схожу, такое дело.

- Разминешься, - сказал бригадир. - Иван выбирает места укромные.

- Почему разминешься? - возразил Кончуга. - Тайга не город, здесь все, понимаешь, видно.

- Пусть сходит, - сказал пожилой рабочий. - Иван уж там засиделся.

- Ну, валяй! - отпустил Кончугу Коньков. - Только смотри сам не заблудись.

- Смешной человек, понимаешь, - Кончуга пыхнул трубочкой, встал, закинул карабин за спину и ушел.

- А вы отдохните, Леонид Семенович, - предложил Конькову Дункай. - В лодке у нас медвежья шкура.

- Зачем в лодке? Вон лезь в палатку. Там надувной матрац, - предложил бригадир. - А хочешь - лезь под полог.

- Я и в самом деле малость вздремну, - сказал Коньков и полез в палатку.

Заснул он быстро, как в яму провалился. Ему снился сон: будто он еще мальчишкой идет полем, по высоким оржам; чем дальше идет, тем все выше становится рожь, наконец он скрылся в этих колосках с головой, и ему стало жутко оттого, что не видит и не знает, куда надо идти. И вдруг откуда ни возьмись налетают на него два лохматых черных кобеля, хватают его за штаны и начинают рвать их и стаскивать. Он смотрит по сторонам - чего бы найти и огреть этих кобелей, но нет ни камня, ни палки, одна рожь стоит вокруг него стеной. Он хочет ударить их кулаком, но не может: руки онемели от страха и не слушаются. Хочет крикнуть - язык не ворочается, и голоса нет.

- Да проснитесь же вы, наконец! - услыхал он над самым ухом и открыл глаза.

Над ним склонился Дункай и теребил его за брюки и за китель.

- Что случилось? - тревожно спросил Коньков, вскакивая.

- Кончуга вернулся. Говорит - кашевара нет нигде.

- Что ж он, сквозь землю провалился? - сердито проворчал Коньков.

- Наверно, в другое место ушел. Сидит где-нибудь на протоке и рыбачит. Тайга велика. Чего делать будем?

Коньков наконец пришел в себя от сонной одури, вылез из палатки, подошел к костру. Тут вместе с рабочими сидел и Кончуга.

- Ты хорошо смотрел? - спросил его Коньков.

- Хорошо. Кричал много. На Слюдянка нет никого.

- Павел Степанович, куда же он делся? - обернулся Коньков к бригадиру.

- Где-нибудь рыбачит в другом месте. Да вы не беспокойтесь. Вечером придет, - отвечал тот, помешивая в котле деревянной ложкой. - Отдохните у нас. Вместе и пообедаем.

- Нам, брат, не до отдыха, - сказал Коньков, потом повел носом: - А что у вас на обед варится? - и бесцеремонно заглянул в котел.

- Нынче варим рыбные консервы, - ответил бригадир, вылавливая огромной ложкой хлопья разваренной лапши и нечто розоватое, похожее на раздерганные и расплывшиеся клочья розовой туалетной бумаги.

- Значит, нынче консервы! А вообще что варите? - спросил Коньков.

- Уха бывает. Изюбрятину варим.

- А что, изюбрятина кончилась?

- Есть. Да Иван куда-то схоронил. Искали, искали... Где-то у воды прикалывает, в холодке. Или в реку опускает. В кастрюле она у него хранится, веревкой обвязана, да еще в целлофановом мешке. Так она сохраннее.

- А где достали изюбрятину? - спросил Коньков, все более оживляясь.

- У охотников Иван покупает.

- Вы ему продавали, Семен Хылович? - спросил Коньков у Дункая.

- Нет, - ответил тот твердо. - К нам за мясом он не приезжал. Да и пантовка кончилась.

- У вас кончилась, у других нет, - усмехнулся бригадир. - До сих пор бьют. Тут эти охотники шныряют, как барыки на базаре. Вот приедет Иван он вам все расскажет.

- Ладно, - сказал Коньков. - Мы завтра приедем. Только вы предупредите его, чтобы он никуда не уходил.

- Будет сделано, - сказал бригадир.

- Кончуга, заводи мотор! - приказал Коньков, вставая. - Поехали к вам в село.

6

Село Красное стояло на высоком берегу укромной протоки. Сотни полторы новеньких домов, рубленных в лапу, то есть с аккуратно обрезанными да обструганными углами, крытые серым шифером и щепой, вольготно раскинулись по лесному косогору. Каждый поселянин норовил повернуть свой дом окнами на реку, то есть на протоку, широкий и спокойный рукав, отделенный песчаным наносным островом от протекавшей неподалеку шумной и порожистой реки Вереи.

Тут не было ни улиц, ни переулков, отчего все село смахивало на огромное стойбище; каждая изба, казалось, стоит на отшибе, в окружении зарослей лещины, жимолости да дикой виноградной лозы. Между отдельными группами домов стояли даже нетронутые раскоряченные ильмы, голенастые деревья маньчжурского ореха да густые иссиня-зеленые шапки кедрача. Жили здесь и удэгейцы, и нанайцы, и орочи, и русские, и татары. Дункай, посмеиваясь, называл свое таежное село лесным интернационалом.

Они подъехали к песчаному берегу, где на приколе стояли такие же, как у них, длинные долбленые баты, похожие на африканские пироги. Дункай цепью привязал бат к столбу, врытому у самого приплеска, и сказал Конькову: