Николай Лейкин - В гостях у турок

— Не надо, не надо. Зачѣмъ? Все равно все перезабудемъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ, опустилъ глаза съ выси купола и поэзія величія начала исчезать.

Отъ колонны съ колоннѣ виднѣлись протянутыя желѣзныя жерди. На жердяхъ висѣли тысячи масляныхъ лампадъ группами, въ видѣ маленькихъ круглыхъ люстръ и въ одиночку. Служители, усѣвшіеся на передвижныхъ лѣстницахъ, заправляли лампады наливали въ нихъ изъ жестяныхъ посудинъ деревянное масло.

Полъ подъ куполомъ былъ покрытъ роскошными коврами и нѣкоторые изъ нихъ, болѣе свѣтлые, были, въ свою очередь, прикрыты циновками. То тамъ, то сямъ сидѣли на колѣняхъ, по восточному, опрокинувшись корпусомъ на пятки, молящіеся въ чалмахъ и фескахъ и, зажавъ пальцами уши, шопотомъ произносили молитву. Черноглазый турченокъ-подростокъ съ еле пробивающимися усиками въ европейскомъ костюмѣ, но въ фескѣ и безъ ботинокъ, тоже сидѣлъ на колѣняхъ, смотрѣлъ въ большую книгу, положенную передъ нимъ на скамеечкѣ, и на распѣвъ читалъ стихи Корана. Поодаль отъ него помѣщался старый бородатый улемъ въ громадной чалмѣ и халатѣ, также на колѣняхъ, и поправлялъ его время отъ времени.

— Это сынъ какого-нибудь шамбеленъ или отъ паша учится у попа своего мусульманскому закону, пояснилъ Нюренбергъ, подвелъ супруговъ къ величественнымъ колоннамъ и сказалъ:- Вотъ восемь колоннъ изъ цѣльнаго порфира… Они были перенесены сюда изъ храма Солнца. Постойте, постойте, остановилъ онъ супруговъ, видя, что они невнимательно относятся къ колоннамъ. — Есть еще колонны. Вотъ… Эти взяты изъ другаго языческаго храма — изъ храма Діаны Эфесской.

Но и эти чудеса древняго искусства супруги удостоили только бѣглыхъ взглядовъ. Къ нимъ подошелъ рыжебородый халатникъ въ чалмѣ, улыбнулся, молча поклонился по-турецки и поманилъ въ глубь храма, къ главному входу.

— Бакшишъ сорвать хочетъ, бакшишъ. Не ходите, остановилъ супруговъ Нюренбергъ и началъ перебраниваться по-турецки съ халатникомъ, но супруги все-таки пошли за халатникомъ.

Противъ главнаго входа онъ остановился, указалъ рукой на стѣну и прищелкнулъ языкомъ. Здѣсь на стѣнѣ, надъ аркой, удаленной отъ купола, въ полумракѣ, супруги увидѣли сохранившееся не замазаннымъ изображеніе Святаго Духа въ видѣ голубя. Халатникъ, показавъ изображеніе, протянулъ уже руку и говорилъ:

— Бакшишъ, ефендимъ.

— Видите, видите!.. вскричалъ Нюренбергъ. — Вотъ ужъ онъ проситъ на чай. А зачѣмъ? Я самъ вамъ все покажу. Я всякаго уголки Ая Софія еще лучше его знаю.

Но халатникъ не отставалъ и заискивающе улыбаясь, твердилъ: «бакшишъ, эфендимъ».

Николай Ивановичъ сунулъ ему въ руку серебряную монетку въ два піастра.

— Если вы будете давать здѣсь всякому стараго дьячекъ — о, вы много денегъ отдадите, продолжалъ Нюренбергъ, подвелъ супруговъ къ бѣлой стѣнѣ и указалъ на слабый оттискъ руки съ пятью растопыренными пальцами. — Когда турецкаго войско взяло Константинополь, султанъ въѣхалъ въ Ая-Софія верхомъ по трупамъ несчастнаго христіаны, и вотъ на этаго самаго стѣна приложилъ своего рука съ кровью, разсказывалъ онъ. — И вотъ этого рука. Вы можете ее видѣть. Вотъ пальцы.

— И такъ съ тѣхъ поръ пятно и осталось? недовѣрчиво спросила Глафира Семеновна.

— Такъ и осталось, подмигнулъ Нюренбергъ и улыбнулся.

А Николай Ивановичъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ алтарному мѣсту и уже разсматривалъ двѣ гигантскія свѣчи, высящіяся по правую и лѣвую сторону алтаря, и манилъ къ себѣ жену.

— Глаша! Смотри, свѣчи-то! указывалъ онъ ей, поражаясь удивленіемъ.

— Да развѣ это свѣчи? Это колонны, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Свѣчи, свѣчи, мадамъ, подтвердилъ Нюренбергъ. — И представьте себѣ, изъ самаго чистаго воскъ.

Передъ супругами были двѣ колоссальныя свѣчи въ четыре-пять сажень вышины и такого объема въ толщину, что двумъ взрослымъ людямъ еле-еле представлялась возможность обнять ихъ.

— Ну, у насъ на матушкѣ Руси, я думаю, еще ни одинъ купецъ такихъ свѣчей не ставилъ, торжественно произнесъ Николай Ивановичъ. — Послушайте, Нюренбергъ, какъ-же онѣ зажигаются?

— О, на этого есть особаго лѣстницы. Эти свѣчи зажигаютъ только въ самаго большущаго праздники.

— Да неужели онѣ всѣ изъ воска? Я думаю, тамъ въ серединѣ дерево, усумнилась Глафира Семеновна.

— Псъ… Что вы, мадамъ! Въ мусульманскаго мечеть можетъ по закону горѣть только настоящаго воскъ и оливковаго масло. А другаго матеріалъ — ни-ни.

И Нюренбергъ сдѣлалъ отрицательный жестъ рукой.

— Хотите турецкаго хорошаго ковры смотрѣть? спросилъ онъ. — Здѣсь есть на полу прикрытаго циновками ковры, которые десять, пятнадцать, двадцать тысячъ піастровъ стоитъ.

Николай Ивановичъ взглянулъ на жену. и отвѣчалъ:

— Ну, что ковры? Богъ съ ними! Мечеть осмотрѣли — съ насъ и довольно.

Подтвердила это и Глафира Семеновна, прибавивъ:

— Вѣдь мы не англичане. Намъ не надо каждый кирпичикъ на каждой колоннѣ разсматривать, или плиты пола считать. Мы такъ… въ общемъ… Видѣли Софію снаружи и изнутри — ну и довольно. Гдѣ выходъ?

Они начали выходить изъ мечети. Къ нимъ подскочилъ еще халатникъ — и тоже таинственно манилъ ихъ куда-то, но они уже не обратили на него вниманіе и Николай Ивановичъ только отмахнулся. Возвращаясь къ выходу, соломенныя туфли онъ уже несъ въ рукахъ, но никто на это его вольнодумство не обращалъ вниманія.

— Свѣчи уже очень удивительны! Замѣчательныя свѣчи! Царь-свѣчи! Какъ эти свѣчи отливали — вотъ что любопытно! повторялъ онъ нѣсколько разъ.

При выходѣ ихъ окружили халатники и просили бакшишъ. Просилъ себѣ бакшишъ мальчикъ, у котораго хранились калоши и трость. Просилъ бакшишъ старикъ съ ларчикомъ, продавшій имъ входный билетъ.

— Давать или не давать? спрашивалъ Нюренбергъ. — Вѣдь изъ-за того и входнаго плата установлена во всякаго мечеть, чтобъ не давать бакшишъ.

— Дайте по немногу. Ну ихъ… сказалъ Николай Ивановичъ. — Пусть церковныя крысы попользуются.

Нюренбергъ принялся раздавать направо и налѣво мелочь.

Лошади вывозили коляску супруговъ Ивановыхъ изъ переулка опять на площадь. По узкому переулку коляска ѣхала шагомъ, а около нея бѣжали нищіе съ паперти Ая-Софія, взрослые и дѣти, оборванные, покрытые струпьями, и просили бакшишъ. Николай Ивановичъ раскидалъ имъ всѣ имѣвшіяся у него мѣдныя деньги.

— А что эти нищіе только турки? спросилъ онъ сидѣвшаго на козлахъ проводника.

— О, нѣтъ! отвѣчалъ Нюренбергъ. — Тутъ есть и цыганскаго дѣти, и славянскаго, и армянскаго, и греческаго.

— И турки имъ позволяютъ просить милостыню на своихъ папертяхъ?

— О, турки все позволяютъ! Турки давно уже чувствуютъ, что они теперь въ Константинополѣ не свои.

— То есть какъ это?

— Каждаго часъ ждутъ, что ихъ Константинополь кто нибудь возьметъ.