Степан Злобин - Остров Буян

— По наказу от земских старост, — важно сказал Иванка.

— Ну, гости, гости, не даром вас угощать: сказывай, чего на Москве видали, каков собой государь! — обратился к челобитчикам старик в кольчуге. — Коли подлинно он на Москве да сами видали его, то сказывайте.

— А государь, он, братцы, собою молод, ликом он, братцы мои, пресветел, голосом кроток, обычаем ласков… — начал слащаво Снякин.

— Стелет мягко, да жестко спать! — перебил Пахомий.

— А ты уймись, старче! — остановил его Павел. — Сказывай, мил человек, — вежливо пригласил он Снякина.

— А дворец, братцы мои, пресветел, и корма у царя индейки да гуси, да свежа телятина, да икра… А платье царское как попова риза и все в камнях самоцветных… А ездит царь в золоченом возке. А икон в палатах и не сочтешь, и повсюду лампады горят да свечи, и ладаном всюду благоухает…

— Да ты нам скажи — что велел государь псковитянам молвить на их челобитье? — спросил Иван.

— То нам неведомо, — возразил казак. — Нам запечатану грамоту дали. Как будем на площади, то узнаем.

— Мы люди малые. Нам государь зачем сказывать будет! Грамоту дал — и то милость. Нам не в послы лезть! — воскликнул стрелец Рузувай.

Челобитчики пили и ели в лесу с крестьянами, но даже хмель не развязал их языков. Они ничего не сказали о своем свидании с царем, ссылаясь на самую грамоту.

К вечеру крестьяне решили послать своих людей в город, чтобы слышать царскую грамоту на всегороднем сходе; Павел остался в своем отряде. Иванка же с десятком крестьян пустился во Псков.

Миновав без шума в вечернем сумраке лесные заставы Хованского, они добрались до Великих ворот. Их впустили. Снякин с товарищами поехали по своим домам, а Иванка с Пахомием и крестьянами сразу двинулись в Земскую избу.

Пахомий обнялся с Томилой.

— Здоров, свет Томилушка! Насилу я воротился с Москвы, — сказал старец. — Государь молоденек, бояре ласковы. Московский люд гинет от ласки боярской. Стал я на площади говорить про наши дела, письма твои туды-сюды сунул, ну и пошла заваруха! Учали хватать людей. Смятение, господи!.. Незнаемый человек гусли ткнул мне в руки — глаза, мол, закрой, я тебя как слепца поведу. И повел. Я иду да пою Лазаря, ан у самого все мышечки живчиком ходят… — рассказывал старец. — Так и убег. Днем сижу у дороги, слепеньким представляюсь, белки заведу под веки, индо в глазах ломота, а ночью бегом на коне бежу… Успел все же… Изменщики нынче поспели в город — и я поспел.

— Что за изменщики? — удивился Томила, еще не успевший узнать о челобитчиках.

— А челобитчики наши градские — продажные головы. Истомка-звонарь — тот добрый был человек, да ныне, чаю, ему на свете не жить — загноят в темнице, а Снякин, да Коновал, да Рузувай — те продажники…

— Где же они?

— По домам пошли. Чаю, станут они весь город мутить. Их бы ныне схватить к расспросу. Истомку они продавали…

— Проша! — окликнул Томила Козу. — Пошли стрельцов по домам схватить Коновала, да Снякина, да Рузувая. Скорым бы делом вели их сюды.

— Разом, Иваныч! — отозвался Коза, уже выходя из избы…

Но в этот самый миг, без указа земских старост, с площади вскрикнул сполошный колокол и залился тревожным зовущим воем.

— Не приступ ли на стенах?! — воскликнул Томила, выскакивая из избы.

Пахомий, Иванка, гурьба крестьян — все выбежали на крыльцо Всегородней…

На площадь мчались люди со всех сторон. Решетники успели запереть на ночь уличные решетки. Народ, сбегавшийся с улиц, требовал отпереть их… В руках горожан мерцали зажженные фонари, смоляные факелы…

— Кто сполошить велел?! — закричал Якуня Мошницын, подбежав от Земской избы и подскочив к Фаддею, сторожу башни.

— Я велел. А ты что за спросчик? — громко воскликнул казак Снякин.

— А-а! С Москвы воротились?! — приветливо воскликнул Якуня, узнав челобитчиков. — А наши не знают!

— И ваши узнают! — ответил казак с непонятной усмешкой.

Площадь уже кишела людьми. Гаврила прискакал на площадь.

— Копытков, вмиг на коня! Скачи к Петровским да Лужским воротам скорей повестить стрельцов, чтобы стен не кидали ради сполоха! Уланка с Якуней — живо к Варламским, Иванка — к Великим. Скакать во весь дух!.. — крикнул Гаврила.

Гонцы пустились в объезд городских укреплений. Встречая по улицам, они останавливали в темноте бежавших в город стрельцов и возвращали их на стены, по местам.

Между тем на площади начался всегородний сход.

Весть о возвращении челобитчиков взбудоражила город. Всем не терпелось узнать, что ответил царь на их челобитье.

При свете факелов и фонарей, вздетых на пики и копья, толпа горожан казалась воинственной и зловещей. Лица были напряжены. Говор замер, когда Снякин распечатал столбец.

— «…И то затевает заводчик Томилко Слепой с товарищи воровски, а вам, псковичам, о том было б челом бить, не заводя мятежу…» — читал Снякин внятно и четко.

Голос его был довольно громок, чтобы быть слышным во всех концах площади… Федор Коновал держал за его спиной фонарь, освещая царскую грамоту.

— «…Николи не бывало, что мужикам с боярами и с окольничими и воеводами у расправных дел быть, и впредь тому не бывать…» — продолжал читать Снякин.

Народ молчал. Это не было просто внимание. Собравшихся охватило задумчивое оцепенение: до сих пор народ думал всегда, что народные челобитья не доходят к царю. Царь милостив, а бояре злы и к нему челобитий не допускают… Теперь челобитчики ясно сказали, что видели самого царя и от него из рук приняли ответную грамоту. Народ угрюмо молчал, слушая несправедливые и озлобленные слова царского ответного послания.

Царская грамота с торжеством рассказывала о предательстве Никиты Романова и о судьбе казака Мокея.

Называя псковитян «изменщиками» и «ворами», царь требовал выдать «заводчиков» мятежа и грозился посылкой на Псков «больших воевод».

— «…И мы, великий государь, тем вашим челобитчикам велели наши царские очи видеть…» — читал дальше Снякин.

— Плевать в твои царские очи! — громко воскликнул Гаврила.

— Как в царские очи плевать?! Ты что молвил?! — ощерившись, крикнул Снякин. — Господа, что же вор плетет?! — обратился Снякин к народу, ища сочувствия.

— Бей Гаврилку! — выкрикнул второй челобитчик, Тимошка Рузувай. — Связать всех заводчиков да послать в Москву!

Со всех сторон в темной гуще ночной толпы забряцало оружие…

Прохор Коза понял первый, что среди челобитчиков заговор с казаками и стрельцами старого приказа.

— Продают, изменщики! — гаркнул он на всю площадь и выдернул саблю. — Стоим за правду!.. За Псков постоим!

Сабля его встретила саблю Снякина…

Над площадью закачались факелы.

— Бей воров и заводчиков! — заорал во всю глотку Снякин. — За государя стой, братцы!