Степан Злобин - Остров Буян

И, пользуясь тем, что кузнец обратился с каким-то вопросом к Кузе, Иванка ушел от них… Он не мог забыть, как Михайла его обвинил в том, что он ищет близости с земским старостой.

«Еще и сейчас помыслит, что я Якуньку к себе принес ради него!» — подумал Иванка и решил, раз Якуня лежит здесь, и кузнец и Аленка будут сидеть в сторожке, а ему надо тотчас же возвращаться в лесной стан к Павлу Печеренину.

Иванка побрел вдоль улицы к Петровским воротам. Навстречу попалась телега. Сидя над мертвым телом стрельца, причитала стрельчиха. С телеги в дорожную пыль капала кровь… Пес подбежал, понюхал кровавый след и, взъерошив шерсть, неожиданно зарычал… Двое стрельцов, товарищей мертвого, без шапок шли обок дороги.

— На вылазке, что ли, убили стрельца? — спросил Иванка.

— На стене его пулей достали. Подкрались, с десяток людей побили. Томилу Слепого тоже…

— Томилу?! — воскликнул Иванка, всплеснув руками.

— Ты что, не сынок ему будешь?! Не бойся, не насмерть, поранили только, — утешил стрелец, увидав его горе…

Забыв о раненом Якуне, о возвращении Кузи и о своем намерении возвратиться к Павлу, Иванка пустился бегом к Земской избе.

— Томила Иваныч поранен! — воскликнул он, увидав Прохора.

— С неба свалился! — ответил Коза. — Час уже как дома лежит.

Иванка помчался к дому Томилы…

Подьячий лежал один на скамье. При входе Иванки Томила открыл глаза…

— Рыбак… Воды… — прошептал он. — Как там с Якуней?

— В живот, — ответил Иванка.

— Помрет молодой. А я в левую грудь… выше сердца…

На губах Томилы появился кровавый пузырь.

— Молчи! — с испугом воскликнул Иванка.

Томила слабо махнул рукой и замолк…

Якуня перестал метаться и спал спокойно, без жара, бледный и тихий. Волосы на лбу у него прилипли от пота. Кузнец, Аленка и Федя сидели во дворе, в ожидании, когда он проснется. Возле больного, спавшего первый раз за трое суток, была лишь бабка Ариша.

Бабка приотворила дверь и молча пальцем поманила Михайлу. Аленка вошла в избу вместе с ним.

Якуня очнулся. Он оглядел всех спокойными глазами, ставшими от боли чернее и шире.

— Батя, — сказал он, — я… — и запнулся.

Все молчали, боясь помешать ему говорить.

— Я не помру… погоди, поправлюсь… — сказал Якуня с трудом.

— И что ты? Кто ж помирает в твои года!.. Что ты, что ты!.. — забормотала бабка Ариша. — Да не болтай, болтун!.. Экий бедовый! Молчи…

Якуня улыбнулся.

— Молчу, молчу! — прошептал он и закрыл глаза.

И все тихо стояли вокруг него, и все в этот миг почувствовали, что Якуня в самом деле умрет.

— А Груня где? — спросил Якуня, обведя всех взглядом и не найдя ее в избе.

— Сейчас придет, Якуша, — глухо сказал кузнец, шагнул к сыну и вдруг круто повернулся и отошел к окну…

Все молчали.

— Ну… ладно… пускай придет… — с закрытыми глазами едва слышно сказал Якуня…

С первого дня, как Томила был ранен, Груня вместе с Иванкой переселилась к нему. Войдя в избу, она вытерла пыль, привела все в порядок и теперь сидела у изголовья спящего летописца на смену с Иванкой.

Вдруг в избу Томилы вбежала Аленка.

— Груня, тебя он зовет, тебя!.. — заикаясь, прокричала она, словно в испуге.

— Тише, шальная! — со злостью прошептала Груня. — Кто там меня? Чего надо?!

— Якуня очнулся, кличет тебя.

— Как я кину?! — кивнула Груня на спящего Томилу.

— Ступай, ступай, — не открывая глаз, тихо сказал летописец. — Я тут с Иванкой… Малому там-то нужнее, иди… Слыхала — ведь любит тебя!..

— Я живо вернусь, Томила Иванович, — пообещала Груня.

Но она не возвратилась ни в этот день, ни назавтра…

Кузнец сидел день и ночь во Всегородней избе. Дела не позволяли ему отдавать время раненому сыну.

Якуня, очнувшись, мучился раной, все время пил. Груня сидела днями возле его изголовья и напевала.

В первый раз она запела ему, когда ее оставили вдвоем о ним в избе, как только Аленка ее привела от Томилы. Запела, тихонько положив на лоб ему руку.

Якуня тогда мучился болью и лежал молча, а под ее песню вдруг боль его успокоилась, и он снова тихо заснул. Но едва захотела она уйти, он сразу проснулся… С этой поры в ее песнях он словно искал умиротворения, покоя и уверенности в том, что она не ушла от него.

Подав ему пить, однажды Груня сказала:

— Тише, сынок, не облейся…

Якуня улыбнулся и, откинувшись к изголовью, ответил:

— Спасибо… маманя…

И Груня, которой он был до сих пор чужим, вдруг почему-то заплакала, а Якуня погладил ее по руке.

Аленка и бабка Ариша все выполняли так, как велела знахарка, но рана чернела, гноилась и дурно пахла.

— Знаешь, — шепнул Якуня, когда считал, что, кроме Груни, никто не слышит, — только не сказывай, плакать станут… Я ведь помру…

Груня не смела сказать ему «нет» — она, как и все, чувствовала, что он умирает, и неподвижно глядела ему в глаза, боясь, чтобы он не прочел в ее взгляде правды, а он добавил:

— Ох как не хочу! Я жениться хотел… на тебе…

Груня молчала.

— А ты бы пошла?

— Пошла бы, сынок, пошла… Ты помолчи, нельзя тебе говорить, — сказала она.

— А что не говорить? Все одно помру. Говорить — помру, молчать — помру…

В эти дни забыла она о Томиле. Материнская нежность к Якуне заняла ее сердце, и она ревниво перехватывала на пути к нему каждую чужую ласку, каждое движение и слово. Она часами сидела без сна, глядя на его лицо, казалось, считая его дыхание. И вот он впал в забытье и забормотал пустые слова.

— Кончается, царство небесно, — сказала бабка. — Позвать попа.

И, чтобы не звать чужого попа, который вменит Якуне во грех его участие в бою против Хованского, бабка послала Федюньку за попом Яковом, выборным от попов во Всегороднюю избу.

«Земский» поп прикатил в дом Истомы вместе с кузнецом. Когда они вошли, Якуня снова пришел в сознание, посмотрел на попа и заплакал.

— Батюшка, не хочу помирать… — пролепетал он, всхлипывая. — Помолись ты, што ль, богу, чтобы я не помер. Может ведь чудо такое!..

— Помолимся вместе, Якуша, — сказал поп.

И все в избе молились, упав на колени.

Молитва не принесла облегчения. Якуня плакал от боли и от сознания конца, много пил, и голос его стал вовсе неслышным. Он попросил отворить окно, и в окно налетели сотни мух, которые мучили и тревожили его еще больше. Под окном стояли чужие женщины и вздыхали…

Так он и умер.

В городе знали наперечет те дома, где лежали раненные в бою с Хованским, где были убитые, и все проявляли заботу к защитникам, не пожалевшим ни крови, ни жизни. Им несли от достатков все, что могли: хлеб, сало, сметану, яйца; рыбаки приносили свежую рыбу, соседки тащили кур, молока, приносили домашних снадобий для исцеленья. Одних просвирок, «вынутых» в церкви за упокой убитого, в первые дни хватало на корм осиротелой семье…