Степан Злобин - Остров Буян

Иванка едва успевал подбегать к воротам на стук справлявшихся о здоровье Томилы. А к вечеру второго дня уже не стал принимать приносимых ему кувшинов с молоком и сала.

— Вишь, любят тебя, Иваныч! Гляди, сколь несут да все про здоровье спрашивают, — говорил Иванка, стараясь порадовать летописца.

— Не мне приносят, Ванюша… То правду любят… Правде несут те дары… И в том пущая радость, — прерывисто, через силу, шептал Томила.

Но больше всего удивила Иванку лисичка Аксюша, дочь ключницы стольника Ордина-Нащекина.

— Деда велел отнести… — невнятно пробормотала она и сунула узелок, завязанный в пестрый платочек. — Да как здоровье узнать… — И, словно в оправдание себе, она пояснила: — Твой батька ему челобитье писал на купца…

— Мне Томила Иваныч не батька, — сказал Иванка.

— А мне что за дело!.. — оборвала Аксюша и вдруг, словно желая смягчить свою резкость, с лисьей лукавой улыбкой шепнула: — У-у, Скинь-кафтан!.. Ну, прощай! — Она повернулась и быстро пошла.

— Постой! Платочек возьми! — окликнул ее Иванка.

— Дорогу, чай, помнишь — сам занесешь! — отозвалась на ходу Аксюша и скрылась за поворотом в проулке.

Иванка не приходил домой, пока раненый Якуня лежал в сторожке. Его влекло желание поговорить со своей милой, но мысль, что кузнец посмеет сказать, будто он пользуется несчастьем семьи для сближения с Аленкой, остановила Иванку.

Каждый день он подходил к окну сторожки, взглядывал на Якуню, шепотом спрашивал о его здоровье, Груне шептал поклон от Томилы, молча кивал Аленке и бабке Арише и убегал… Когда он заглянул в окно и увидел Якуню, который лежал со свечой в руках, с темными кружками медных монет на мертвых глазах, Иванка вскрикнул и, прислонясь к косяку, по-детски заплакал. Он вошел в избу поклониться праху Якуни, но, встретившись взглядом с заплаканными, опухшими глазами Аленки, в горе ставшей еще как-то ближе, еще дороже ему, — отвернулся и выбежал вон из избы…

На кладбище нес он гроб с телом Якуни, и смешанные с потом слезы обильно текли по его щекам и капали в пыль дороги. Кузнец шагал рядом, убитый и почерневший от горя, неотрывно глядя в лицо мертвого сына. Иванке казался он в этот час близким, словно родной отец. Когда опускали гроб, громко закричав на все кладбище, вдруг зарыдала Аленка. Иванка чувствовал, что подойди он к ней в этот миг — и судьба решится, но он не двинулся даже тогда, когда, стоя у самого края могилы, Аленка шатнулась и чуть не упала… Захарка бросился к ней и отвел от края, и Иванка видел, как в его кафтан уткнулась она лицом, оставляя мокрые пятна на синем рукаве…

Когда расходились с кладбища, кузнец положил тяжелую руку Иванке на плечо.

— Не стало дружка твоего Якуни… — сказал он и вздрогнул, вдруг тяжело опершись на него всем телом.

Иванке сдавило горло, он чуть не обнял Мошницына, просто, тепло, как сын… Но, взглянув на Аленку и утешавшего ее Захара, вдруг торопливо брякнул пустые слова.

— Божья воля… Не он один… Вон Вася Бочарников тоже, да мало ль… — сказал он, стараясь придать строгость голосу. — А у меня там Томила Иваныч лежит… Прощай! — чуть не выкрикнул он и, оставив Мошницына, выскочил первым из ветхих ворот кладбища…

Томила все еще не поправлялся.

Он то впадал в забытье и метался в жару, то неподвижно лежал, бессильный, покрытый холодным потом и бледный, словно покойник.

После смерти и похорон Якуни Иванка опять-таки не возвратился домой. Он остался возле Томилы. Ежедневно сюда заходила Груня сготовить обоим поесть. В часы, когда она приходила, Слепой посылал Иванку.

— Сбегай лазутчиком в город, проведай, что там. Забыли меня, не заглянут… Шучу, шучу — разумею, что им недосуг, — спешил сказать он, но в голосе его все же была обида…

Придя от Томилы в Земскую избу, на крыльце ее Иванка встретился с Кузей. Кузя с беглыми крестьянами, разбившими поместья своих господ, пытался поднимать и других крепостных, но мужики повсюду ссылались на то, что у них нет ни пищалей, ни пушек, ни ратных начальных людей. Кузя привел с собой крестьян для сговора с городом. Несколько дней после вылазки жили они во Пскове, пока наконец их не позвали в Земскую избу.

Иванка пришел во Всегороднюю как раз в тот самый час, когда земские выборные сошлись для беседы с крестьянами.

В деревянных долбленых панцирях, словно надевшие по корыту на грудь и на спину, похожие на бородатых черепах, обутые в лапти, с древними широкими и прямыми дедовскими мечами, с крестьянскими топорами за опоясками, в руках с вилами да с копьями, сделанными из кос, пришли они в собрание Земской избы и столпились особняком у входа, недоверчиво глядя на выборных горожан…

Когда Иванка вошел, Гаврила, обращаясь к выборным, говорил о том, какую помощь даст городу восстание крестьян.

Иванка подошел было к Гавриле, чтобы шепнуть ему, что Томила в обиде на забывчивость старост, но, боясь помешать, молчал и ждал за спиною хлебника, когда он закончит речь.

— И мыслю я, господа земские выборные, дать им пороху и свинца, одну пушку с ядрами, сабель, пищалей да с ними же отпустить стрельцов и стрелецких десятников человек с пятьдесят в начальные люди для обучения ратному делу крестьян, — заключил Гаврила. — Сказывайте, господа, по делу.

Вдруг вскочил с места выборный от дворян Иван Чиркин.

— Кому сказывать? С кем говорить? — выкрикнул он. — Глядите, выборные земские люди: мой беглый мужик Агапка пришел в Земскую избу со мной толковать да рядиться. Видана ли экая наглость! А мы его, чем в колодки забить, поклоном встречай да на наших дворянских именьишек разорение сабли ему подай да пищали. Разбойников разводить по дорогам…

— Молчи, дворянин! Не одно твое дело — дела всей земли решаем, — грозно цыкнул Гаврила. — Сказывайте, крестьяне, свои мысли выборным земским. Бог даст, во всем поладим, — сказал он.

Но крестьяне стояли, сбившись тесной кучкой, не отвечая ему, и о чем-то вполголоса переговаривались.

— Сказывайте, земские люди! — поощрил их хлебник.

Тогда от толпы крестьян отделился высокий костлявый старик с длинной седой бородой, одетый в кольчугу и крылатый шлем, видно сбитый каким-нибудь дедом с лихого тевтонца. Опершись на медвежью рогатину, он шагнул вперед:

— Нече и слушать нам. Ты нас обманул, земский староста. Сказывал ты, что живете во Пскове по воле, бояр и дворян прогнали, ан — вракал: в самой Всегородней избе сидит у расправных дел дворянин Иван Чиркин… А я, слышь, с Болотниковым ходил в тысяцких. Ляпунова измену изведал. [233] Ляпунова измену изведал. — Ляпунов Прокопий Петрович (?–1611), думный дворянин, после воцарения Василия Шуйского возглавил борьбу рязанских дворян против правительства, присоединился к крестьянскому восстанию Ивана Болотникова. В ноябре 1606 г. во время сражения повстанцев с царскими войсками перешел на сторону Шуйского и включился в борьбу против Болотникова. Я стар и то знаю, что нам не пристало с дворянами в дружбу. Коли у вас во Пскове помещикам честь, то, стало, крестьянину гибель… То и слово!