Степан Злобин - Остров Буян

Стрельцы приказа Чалеева и товарищи Снякина, казаки, через толпу пробивались с разных сторон к дощанам, стараясь наделать как можно более шума, чтобы казалось, что весь народ против «заводчиков». Поняв, что они хотят в ночной сумятице перебить старост, новые стрельцы и меньшие посадские стискивали заговорщиков в толпе и не пропускали… На площади уже завязалась драка. Какой-то посадский в сумятице ударил по голове обушком казака. Казаки кинулись заступаться за своего, посадские — за своего…

— За государя, братцы! — надсадно кричал Рузувай с дощана на всю площадь.

Прохор Коза ловким ударом ноги сбил его вниз с дощана. Тот упал, вскочил на ноги, разъяренно выхватил из-за пазухи пистоль, но чья-то дубина снова свалила его с ног, и толпа посадских набросилась на него…

Крики свалки раздавались с площади. Факелы раскачивались, словно дикие огненные птицы. Тени домов метались, как во время большого пожара. Люди боролись врукопашную, крепко схватившись, катаясь по земле и колотя друг друга головами о бревенчатый настил мостовой.

Разбрасывая людей, как щенят, Уланка пробрался к самой Рыбницкой башне, внезапно оттолкнул от сполошного колокола старика Фаддея и дважды рванул колокольную веревку. Это был знак, что старосты призывают к порядку.

При свете факелов на дощане появился рядом с Томилой человек в странном, коротком, немецкого склада платье.

— Братцы, други, товарищи! — крикнул Томила, силясь перекричать толпу. — Слушайте, горожане! Други мои, драться отстаньте!

Толпа приутихла, заметив на дощане городского любимца и узнав его голос.

— Из Сумерского погоста прибег к нам, ко всему городу, человек с большими вестями! — воскликнул Томила. — Велите тому человеку вам слово молвить!

В толпе раздались возгласы одобрения. Схватка утихла.

Стоявший рядом с Томилой человек поклонился народу.

— Горожане, братцы, здоровы ли? — бойко выкрикнул он. — Я, братцы, солдат — по-русски сказать, по-нашему — ратник. Наше, братцы, солдатское житье в Сумерском погосте — хошь живи, хошь сдохни! Начальники, братцы, над нами немцы ратные. Во псы так псы! Чистые собаки! — продолжал солдат. — А услышав, братцы, что вы на бояр и на немцев, и мы с вами станем стоять до последнего, насмерть! А письмо ваше мы не по разу чли. А ружье у нас, братцы, во всем исправно. С тем и шел к вам… Ан тут осада! Насилу пробрался. День в овраге лежал. Стрельцы московские ладят острожек, у самой дороги лес рубят. Береза упала, чуть меня не зашибла. Ан все же, братцы…

— А чего на тебе кафтан короток? Ты, часом, не немец? — перебил его кто-то.

— Да что вы! Какой же я, братцы, немец! — даже в каком-то испуге воскликнул солдат.

— Сам сказываешь, немцы у вас головами ходят.

— Да какой же я, прости господи, голова!

— А тебя не немец ли к нам подослал? — раздался второй голос.

— Буде брехать, псковитяне! — остановил Коза. — Слышь, человече… как ты зовешься — запамятовал!

— Солдат.

— Ну, солдат, а много ль вас будет?

— Два ста фузей [232] Фузей — ружье. нас в Сумерском погосте.

— А в каждой фузее сколь? — не поняв нового слова, спросил Прохор.

— Фузея, братцы, ружье, сказать по-нашему, будет пищаль, только полегче, чем у стрельцов. Два ста солдат — два ста и фузей, и палят исправно. На том меня и послали.

— Слышали, господа? — обратился к толпе Томила. — День за днем пристают города и ратные силы. Наш город силен и в измену не дастся. Сомутителям срам! Свести их в тюрьму за измену городу. Да прочие, братцы, идите все по домам. А что до острожка, про кой говорил солдат, и об том острожке ратные люди рассудят, как быть, и бог не допустит худа. А уличанские да сотские старосты скорым делом в Земскую избу, не мешкав, к совету спешите.

И народ подчинился призыву Томилы. Толпа полилась с площади в улицы. Стрельцы новых приказов повели в тюрьму смутьянов-челобитчиков и для бережения земских старост заняли караул у Всегородней избы, где собрались на совет выборные.

— Господа горожане псковские! — крикнул Томила. — Изменщики Никифорка Снякин, Тимошка Ефимов и Федька Коновал скручены.

Сон города в эту ночь был недолог: часа через два после схода позывщики прошли под окнами без барабанов и колокольного звона, будя горожан и сзывая на сборные площади по местам.

К рассвету толпы стрельцов и посадских стояли под стенами и у Петровских ворот, готовясь к вылазке. Отдаленный стук топоров и скрипенье пил доносились до стен из поля.

Лазутчики, высланные Максимом Ягой, узнали, что возле Гдовской дороги Хованский строит острожек.

В Земской избе Устинов, Русинов, осторожный Мошницын и призванные к совету дворяне были против того, чтобы идти на вылазку и первыми вступать в бой. На них восстали меньшие с хлебником во главе.

— Своей головы блюдете, заводчики, и в неравную битву ведете людей… Сколь душ напрасно загубишь, Гаврила! Не грех ли? — говорил Устинов, когда обсуждали дело в Земской избе.

— А кто тебя за попа поставил грехи указывать! — огрызнулся Максим Яга.

— Я души людские губить жалею. Легче мне к боярину нынче выйти с веревкой на шее да и сказать: «Казни, боярин, меня. Я в Земской избе был выборным». Пусть меня город пошлет к нему — я пойду, а народ на вылазку посылать не стану, — шумел дворянин Чиркин.

— Пущай нас показнят, своей башки не хочу блюсти, — сказал Устинов. — Крови русской жалею. Усобицу бог не простит нам. Надо с боярином миром…

— Ты что молчишь? — спросил Яга кузнеца.

— И я жалею людей. Серчай не серчай, брат Гаврила, а я не повел бы людей из стен.

— Идите из Земской избы домой под перины! — воскликнул Гаврила. — На то ли пороховые ключи всем городом народ отымал, на то ли снаряд и стены чинили, чтобы воевод хлебом-солью стречать?! Хотите полгорода на терзание палачам выдать?! — Хлебник гордо выпрямился и отчеканил: — Меня не вы, а народ обрал земским старостой, чтобы за город свой кровью, и головой, и спасеньем души стоял. То и стану. А кто, посадские люди, страшитесь — идите домой!.. Идите домой… — повторил он.

Робкие умолкли.

Земские выборные решились на вылазку, чтобы разрушить и сжечь новый острожек Хованского, не допустив окончательно отрезать дороги из города.

Тою же ночью в поздний час позывщики прошли под окнами, без шума будя горожан и созывая улицами сойтись на сборные площади по местам, захватив оружие.

В мутных сумерках пасмурного рассвета толпа стрельцов и посадских стояла у Варламских ворот, готовясь к вылазке. По-прежнему со стороны боярского войска стучали топоры. Хованский спешил возвести свое укрепление.

Их собралось человек пятьсот у Варламских ворот — конных и пеших.

Первой должна была идти сотня молодых стрельцов с Прохором Козой. Они несли с собой сухой хворост, пропитанную смолой паклю, огнива и труты. Их дело было подкрасться под стены и запалить острожек.