Степан Злобин - Остров Буян

— Буде, — сказал он, — угомонись, окаянный! Какой то расспрос?!

— Дворянское дело — расспрос!.. Вешать их всех! — тяжело дыша, проворчал хлебник. Он дрожал; глаза его напились кровью, и под усами губы казались синими.

— Сядь, Гаврила, — взволнованно сказал летописец. — Все надо рядом вершить. Как без расспроса! Надо ж измену вызнать!..

— Ладно, спрошайте. Больше не стану… — пообещал хлебник, но вдруг повернулся к дворянам: — А вы, дерьмо, смотрите — без жарту!.. Не то я…

Он не закончил фразы и вдруг вышел вон из горницы, хлопнув дверью…

Двое стрельцов подняли с пола Сумороцкого, полой его же одежды стерев ему кровь с лица.

Томила хотел продолжать расспрос по обычаю и велел приготовить бумагу для расспросных листов, но раздался в окна стук с площади. Захарка выглянул.

— Подьячий, скажи там старостам — чего волков держать в избе? — крикнули с площади. — Пусть ведут на дощан да при всем народе расспросят.

— На дощан!

— При народе! — согласным кличем отозвалась площадь.

— Захар, покличь-ка стрельцов, — приказал Мошницын. Стрельцы толпой вошли с крыльца в горницу.

— На каждого дворянина по два стрельца. Беречь изменников — не разодрали бы их, пока к дощанам доберутся, — указал Прохор Коза.

Связанных дворян подняли с лавок. Столкнувшись под низким потолком, брякнули два лезвия стрелецких протазанов, лязгнули обнажаемые сабли десятников, и длинное шествие потянулось из дверей Земской избы на залитую солнцем площадь.

Народ стоял сплошным морем от Рыбницкой башни до самых ворот Всегородней избы.

— Дорогу! — крикнул стрелецкий пятидесятник, и любопытные расступились, образуя по каждую сторону живую плотную стену, пышущую жарким дыханием и обильным потом.

— Ведут, ведут! — пронеслось по площади.

Вся толпа колыхнулась приливом к Земской избе.

— Не смеют и в очи народу глянуть — ишь, в землю уткнулись! — заметил кто-то в толпе, указав на дворян.

— Эй, стрельцы, покололи бы их тут.

— Каб не стрельцы, я б им сам вырвал зерки!

— Таких на огне палить, мучить надобно, чтобы легче народу стало!..

— Ей, старосты, слышьте — расспрос под пыткой чинить! — раздались кругом голоса.

— Пытать дворян! Слышь, Михайла Петрович!

Земские выборные гурьбою шли позади длинно растянувшейся вереницы стрельцов и охраняемых ими дворян.

— Пытать, Михайла Петров! — крикнул Уланка, стоявший тут же.

Все лицо его было обмотано, только один глаз и рот оставались открытыми. Белое полотно повязки покрылось бурой корой запекшейся крови, но он все же пришел на площадь.

— Суд укажет расправу! — ответил Мошницын.

Впереди в толпе вышла заминка: старик Терентий Безруков, площадный чеботарь, внезапно оттолкнув стрельца, подскочил к дворянину Всеславину и в мгновение ока воткнул ему в горло сапожное шило…

Раздался отчаянный визг дворянина. Стрельцы в смятении от неожиданности схватили Терентия за обе руки.

— Вяжи его! — крикнул стрелецкий десятник.

Но тут зашумели стоявшие вокруг горожане:

— Всеславин сына его из пистоля убил! Пусти старика! Пусти старика! Вы что — за дворян?! — закричали в народе.

— Пусти, говорю, — по-хозяйски вмешался силач, соборный звонарь Агафоша, сжав руку стрельца так, что тот искривился.

— У тебя бы, антихрист, сына побили! — воскликнул Сергей-стригун, обратясь к стрелецкому десятнику.

— Отдай мое шило! Отдай мое шило! — хрипел, вырываясь, старик, по лицу его из гноящихся красных глаз обильно струились слезы на жидкую бороденку…

— Уйди-ка, Терентий Егорыч. Покуда довольно. Пусть их подпалят огоньком у расспроса, — уговаривали старика.

Услышав обещание пытки, чеботарь унялся. Раненый дворянин, хрипло дыша, пошатнулся. Стрельцы ухватили его под обе руки и потащили вперед.

— Дорогу шире! — надрываясь, орал стрелецкий пятидесятник, опасаясь нового нападения из толпы.

Но больше на них никто не напал. Они подошли к дощанам. Со связанными руками дворяне сами не могли влезть на днища посудин, и их пришлось подсадить.

— Рожон им под задницы — разом и вскочут! — воскликнул в толпе белесый замухрышка, зелейный варщик Харлаша.

— Ты б утре мне подвернулся под саблю, Харлашка, так я б тебе языка полсажени урезал, — спокойно сказал ему Петр Сумороцкий.

Все десятеро дворян, из которых часть была в бранных доспехах, но без сабель и все со связанными руками, разместились на широком днище дощана. На второй дощан взобрались оба земские старосты, Томила Слепой, Коза и мясник Леванисов. Мясник подал руку, чтобы помочь подняться попу Якову, но тут, протискавшись сквозь толпу, подбежал босоногий подросток.

— Батюшка, батюшка, стой! Батька мой помирает от раны. Послал за тобой, — прокричал мальчишка.

— Не один Яков поп, — сказал Леванисов.

— Иного не хочет мой бачка, велел его…

— Я пойду, — сказал поп.

— А буде придется с расспроса дворян приводить по кресту? — возразил Леванисов.

— Напутствую, разом и ворочусь.

Поп ушел.

На одном дощане неслышно совещались земские выборные, на другом молча, не говоря меж собой, стояли дворяне. Стрельцы, приведшие для расправы дворян, разместились вокруг дощанов, оттесняя толпу, чтобы оставить хоть небольшой свободный круг.

— Старосты, ждете чего?! — крикнул Иванка.

— Станем спрошать изменников, горожане, — громко сказал Коза, став на край дощана. — Вина их ведома всем?

— Всем ведома! Дело спрошай! Окольничать брось — не подьячи сошлись у расспроса! — отозвались разноголосые выкрики из толпы.

— Иван Тюльнев, иди ближе ко краю, — позвал Коза.

Дворянин Тюльнев, в кольчуге под вишневым бархатным кафтаном, вышел вперед, поклонился народу. Перешагнув с дощана на дощан, Коза снял с него железный шлем и положил у его же ног. Тюльнев встряхнул головой, оправляя светло-желтые потные волосы, и поклонился еще раз.

— Сказывай про измену: с кем был в совете? — спросил Томила Слепой.

— А нету измены моей. Нет, ей-богу, нету!.. От робости бег — не в измену… — забормотал Тюльнев.

— С чего ж ты робел? Ратным людям робеть не пристало, — внятно сказал Прохор Коза, — и робость в бою — измена!

— И то — не пристало, да вишь — оробел: увидал, что посадски побиты, — ну, мыслю, беда нам, дворянам, будет, — сказал хриповато Тюльнев. — Я и побег. А ныне срамно мне того, что побег… Коль на воле оставите, не в тюрьме, — клятвой господней клянусь — вдругорядь не сробею, кровью и животом заслужу вину!..

Дворянин поклонился народу поясным поклоном и, тряхнув головой, откинул волосы, упавшие на лицо.

— А людей псковских в битве рубил! — крикнул Иванка. — Коль со страху бежал, то чего ж с нами бился?

— Ты, сопляк, что за спросчик! Не стану тебе отвечать, — отмахнулся Тюльнев.