Степан Злобин - Остров Буян

— Чего ж ей дрожать! — воскликнул рядом уверенный голос.

Легкий и сильный, на дощан вскочил скоморох и медведчик Гурка, отпущенный из тюрьмы полчаса назад, когда брали оттуда к расспросу дворян. Поклонясь народу, тряхнув кудрями, красавец малый скинул зеленый кафтан в блестках, подсучил рукава, взял топор и деловито опробовал, проведя ладонью по острию.

— Ложись, дворянин! — просто сказал он, указав своим пристальным взглядом на плаху.

Он сильно и ловко под коленки толкнул ногою Тюльнева. Тот повалился. Топор взлетел, и светловолосая дворянская голова, брызнув кровью и мелькнув в воздухе торчащей бородою, неожиданно просто отскочила к ногам толпы. Задние в толпе жадно вытянули шеи, а стоявшие впереди в каком-то невольном смятении отшатнулись. Скоморох легко и спокойно, словно мешок брюквы, сбросил мертвое тело ногою вниз и подсучил повыше рукав…

— Дай бог добрый почин да всему бы боярскому роду!.. — воскликнул он при молчании всей толпы.

— Неладно так-то, без отпущения грехов! — испуганно крикнул тонкий голос в толпе. — Кто же так сечет!..

— Не плачь. Иди становись за попа! — с угрюмой насмешкой позвал Гурка.

— Не глумись, скоморох, не на свадьбе! — строго одернул его Прохор Коза.

— Богдан Всеславин! — вызвал он стоявшего ближе других дворянина, и тот, звякнув чешуйками кольчуги, как-то слишком размашисто и поспешно шагнул к плахе.

— Кто знает его измену? — спросил Коза.

Вперед придвинулся стрелец из сотни Всеславина.

— Я знаю! — громко сказал он.

Бывший сотник с испугом взглянул на него.

— Сказывай, — поощрил хлебник стрельца.

— Запрошлый год, господа, Богдан тех имал по дорогам, кто из Москвы после мятежу бежал от бояр, — сказал стрелец, обращаясь ко всем. — А ныне он сам изменил, да еще и коня увел, чтобы московским стрельцам коня лишнего дать, а потом, господа, наших людей он саблей сек да из пистоля стрелил.

— Да он же крестьян и холопей всегда сек кнутом саморучно и насмерть иных засекал! — крикнул у самого дощана молодой казак.

— Сына! Сына Филипку!.. — воскликнул сапожник Тереша.

— Куды больше спрашивать! Сечь башку! — закричали на площади.

— Ложись, — указал скоморох.

Всеславин упал на колени и зашептал молитву.

— Попа! Попа! — прохрипел дворянин. Жилы на его шее вздулись. Он рванул на себе ворот, так что пуговицы полетели в толпу.

— Все попы в разгоне, по раненым ходят, — отозвался Коза. — Братцы, нет ли попа тут на площади? — вызвал он.

— И тут ему сахар, и на небе рай, не жирно ли станет?! — крикнул зелейщик Харлаша.

Всеславин крестился долго и часто, вынул из-за пазухи нательный крест, поцеловал и опять закрестился.

— Ладно, прежде бы не грешил! — понукнул скоморох и, рванув за волосы, нагнул тучного дворянина к плахе. Блеснул топор. Голова тяжело скатилась к ногам толпы. Кто-то воткнул ее на копье и поднял над площадью.

Черномазый, со сросшимися бровями, угрюмый Сумороцкий шагнул к плахе сам.

— Чего спрошать! — сказал он твердо и громко. — Побег я к боярину и листы писал. Не мочно быть царскому дворянину в ваших затеях. Была бы моя мочь, и я бы вас вешал по всем дорогам. Милости вашей не жду и в глаза вам плюю… Секи, ты, глумивец! — заключил он и, крестясь, лег на плаху.

— Эх, силен дворянин! — похвалил его Гурка. — А помнишь Мишу? — спросил он, склонившись и заглянув в лицо Сумороцкого.

Тот, уже приготовясь к удару, закрыл глаза. Голос Гурки заставил его приподнять веки.

— Помнишь Мишу, медведя мово? — спросил его шепотом Гурка. — Бог тебе за него на том свете…

— Конча-а-ай! — страшным голосом закричал Сумороцкий, привстав и с силой ударившись головой о плаху.

— Знать, страх-то есть и в тебе… — снисходительно пробормотал скоморох. — Ну держись…

И топор еще раз сверкнул под солнцем…

Томиле Слепому казалось трудно дышать от того, что в знойном воздухе расплылся душный запах крови…

У плахи стоял в атласном голубом зипуне молодой дворянин Хотынцев. Пример бесстрашного Сумороцкого заразил его. Он хотел усмехнуться, но юное безусое лицо его вдруг скривилось, он всхлипнул и тихо заплакал.

— Посадский люд, пошто казнить мальчонку! — крикнул с жалостью старый стрелец.

— Пошто волков, по то и волчонка! — негромко, словно про себя, проворчал Гурка, схватив Хотынцева за плечи.

Летописец взглянул на жадные лица людей, захваченных зрелищем казни, махнул рукой, не слыша расспросных речей, слез с дощана и, никем не замеченный, проскользнул в ворота под Рыбницкой башней… В тишине и зное за его спиной прозвучал еще раз хряск топора — и раздался истошный, отчаянный женский визг…

Томила пошел, сам не зная и не глядя куда.

Он шел по пустынной улице. Весь город стекся на площадь судить изменников, и он не встречал людей. Единство города, как думал он, невозвратимо распалось у него на глазах, а только на днях в посланье к царю он писал своею рукой золотые слова о «согласии и купности душ всех чинов людей».

В конце пустой улицы слышал он детские голоса:

— Васятка-a! Бежим на Рыбницку площадь — там дворян топором секу-ут!..

— Вре-ешь! — ответил другой издалека.

— Ей-богу!

Томила взглянул на голос. Десятилетний мальчишка припрыгивал навстречу ему, таща за собой на веревке кургузую собачонку.

«Вот тебе купность и Белое царство!» — подумал Томила.

Весть о казни псковских дворян разнесется молвою по государству, и Псков — зачинатель великого земского дела — поднимет против себя дворян и больших посадских… Томила знал, что мелкие дворяне, а их большинство, находятся под боярской пятой и бояр ненавидят… Он знал однодворцев — крестьян во дворянском званье, равно владеющих саблею и сохой: сколько из них в засушливый год пошло бы с охотой в холопы. Да и те из дворян, кто владел одной деревенькой в пяток дворов, — эти тоже готовы восстать на бояр вместе со своими крестьянами… Не таких ли набрал в свое время в Рязанской земле Ляпунов!

«Лысый мерин, не мог по-людски слова молвить народу! Заика проклятый — бормочет: бур-бур-бур-бур-бур! Кто и хочет, не слышит!» — бранил сам себя Томила.

Он шел, говоря сам с собой вслух и размахивая руками.

— Иваныч, куда ж ты? Чего там творится? — спросил над ухом Томилы поп Яков, словно внезапно выросший из-под земли.

— Сколь крови, батя, и все занапрасно! — воскликнул Томила. — Пошто было биться, столь люда губить, когда сами все рушим! — с обидой воскликнул подьячий.

— Что же рушим? Кто рушит? Ты молви мне толком — чего там творится?! — настаивал поп.

— К чему было «Земскую Правду» мою составляти? Барану под хвост?! Боров я пегий: чаял — мудрец на всю Русскую землю, чаял по правде всю жизнь сотворить, а кому она надобна — правда! «Город Белый» и царство, мол, «Бело»… Вишь, «Остров Блаженный» надумал!.. — в исступлении восклицал Томила.