Степан Злобин - Остров Буян

В горницу, стукнувшись головой о низкий свод двери, вбежал Шемшаков.

— Федор Иваныч, беда! Гиль в городе! По улице ходят толпами человек по двадцать и по пятьдесят с ружьем — кто с топором, кто с кольями и, небывалое дело, с пищалями даже…

— А ты и спужался? — досадливо и с насмешкой сказал Емельянов. — Я наказал стрельцам с пищалями караулить…

— Да нет, Федор Иваныч, не то: лютуют, грозят на тебя!..

— Тс-с-с!.. — зашипел Федор. И все спокойствие, вся уверенность его вдруг исчезли. — Чего орешь?! Слуг на меня поднять хочешь? Изменщик!..

— Федор Иваныч, кричат по городу, чтоб тебя и с женой побить, — зашептал подьячий, и губы его шевелились, как черви. — Стрельцов не видать. Решетки в улицах не заперты, сказывают, что стрельцы воеводу не слушают. Народ пускают из слобод в город… Ты бы супругу свою взял да как-нибудь…

— Пошто ж я ее повезу? Кому баба нужна, кто ее тронет?! — со злобой прервал Емельянов.

— Кричат, чтоб ее, и сына твоего, и тебя самого — всех убить. И меня тоже, Федор Иваныч…

— Опять орешь! — хрипло остановил Федор, хотя Филипп теперь говорил шепотом. — Чего ты весь дом мутишь! Меня побить хотят, я не ору, а ты надрываешься! Я их в бараний рог скручу!.. Утре стрельцы придут… Иди спать…

Шемшаков удивленно взглянул на Емельянова, не понимая, почему он его так выпроваживает.

— Федор Иваныч, я спать не пойду. Новое что станется — дам уведом, — дрожащим голосом сказал он.

— Ладно, ладно! — тяжело и нетерпеливо сказал Емельянов.

И Шемшаков поспешно выскочил вон из горницы…

Несмотря на мороз, Иванка вспотел, мчась по улицам от Петровских ворот к Рыбницкой площади.

— Припоздал, припоздал, скачи! — кричали ему вдогонку ребята.

— Скинь шубейку-то, жарко! — насмешливо бросила от ворот какая-то девушка.

— Подбери, зайду! — крикнул ей на ходу Иванка и, сорвав с плеч нагольный тулупчик, подарок Первушки, в одной рубахе помчался дальше.

Рыбницкая площадь гудела, полная всяким народом. Сюда собрался весь Псков. У всех на устах были ненавистные имена Федора Емельянова, воеводы Собакина и Филиппа.

Два больших опрокинутых селитряных чана стояли среди площади. С этих чанов в торговые дни объявлялись царские повеления и воеводские указы, а в дни всегородних сходов обсуждались земские дела.

Когда Иванка вбежал на площадь, на одном из чанов без шапки стоял высокий, сухой, чернобородый стрелец Юхим.

— Где то видано, братцы, свой хлеб отдать да под окнами побираться?! А мы из города хлеб вывозить не дадим. А похочет кто силой взять, и пусть на стрелецки пищали наскочит. Побьем! — кричал стрелец на всю площадь.

— Побьем! Всем городом встанем! — отозвались из толпы.

— То и лад. Всем городом крепче стоять. Омельянов всем в городе знамый изменщик, и воевода с ним. Немцев пущают в город? — спросил стрелец.

— Пущают. Повседни у них пиры! — закричали вокруг.

— Голодом город морят? — продолжал Юхим.

— Заморили, проклятые! Намедни без соли, а ныне без хлеба!

— Челобитий наших к царю не пущают. Очи застят царю на правду. Вот и спрошаю братцы, кто они есть — изменщики али нет?

— Изменщики! Хуже немцев проклятых!

Иванка проталкивался сквозь толпу, пробираясь к стрельцу, где ожидал найти и Гаврилу.

— Стой тут тихо, куды ты, пострел! — досадливо одергивали его.

— Гонец я, со скорою вестью, — отозвался Иванка.

— К кому гонец?

— А туды… — Иванка кивнул головой к чану.

— Что за весть?

— Про то ведаю сам. Пустите-ка, братцы.

Иванка толкался, рвался, продирался и наконец, добравшись до дощанов, растерянно огляделся, не видя знакомых в пестром множестве лиц… В это время чернобородый стрелец Юхим, окончив речь, спрыгнул вниз с дощана, а на место его уже забрался мясник Леванисов.

— Кричать, господа, кричим, чтобы немцам хлеба не дать. Всем городом глотки дерем, а придет к ответу, не стали бы отрекаться… а чтобы не было между нами измены, крест поцелуем стоять заедино… — начал мясник.

— Ты что, молодой? — спросил сочувственно только что соскочивший с дощана стрелец Юхим, видя растерянную нерешительность запыхавшегося парня, одетого по-летнему в яркую синюю рубаху, без шубы и без кафтана.

— Я от Петровских ворот… Немцы скачут с Москвы… — выпалил залпом Иванка…

— Чего же молчишь?! — воскликнул Юхим и весь, всем лицом, глазами, даже, кажется, длинной черной бородой клином сверкнул, словно молнией. Опершись о плечо Иванки, он снова мгновенно вскочил на чан.

— Псковичи! — перебив мясника, зычно выкрикнул он. — Немцы скачут за хлебом.

— Где немцы? Отколе проведал?! — крикнули из толпы.

— Иди сюда! — потащил стрелец Иванку на чан.

Иванка забрался на дно опрокинутого дощана. Отсюда было видно все бескрайнее море людей.

— Иванка! — окликнул Гаврила, вдруг вынырнув из толпы. Он легко вспрыгнул на чан. — Едут? — коротко и тихо спросил он.

— Едут!

— Господа дворяне! Посадский люд! — крикнул он и обвел взглядом толпу. — Стрельцы, пушкари, священники! Юхим правду молвил: ведомо нам стало вечор, что приедет немец хлеб увозить, и мы стрельцам наказали уведом дать. И вот верного человека послали к стрельцам, — хлопнул он по плечу Иванку, — и тот человек дает весть, что уж скачут…

— Далеко ли скачут? — крикнули из толпы.

— Теперь, чай… у ворот… — застенчиво улыбнувшись, ответил Иванка. Бойкий в обычной жизни, он вдруг оробел, поставленный на виду у такого множества людей.

— Гей, народ! — крикнул в это же время голос всадника в голубом кафтане, — это был один из караульных стрельцов, примчавшийся от ворот. — Немцы краем поехали, у ворот не стали!

И едва выкрикнул всадник эти слова, как двое других стрельцов, в желтых кафтанах, караульные от Великих ворот, прискакали на площадь.

— Немцы за хлебом приехали, Федора Омельянова спрошают, а сами мимо города в Завеличье…

— С ружьем! — грянул в ответ чернобородый стрелец Юхим, призывая народ к оружию.

— С ружьем! С ружьем! — подхватила площадь, и вдруг, заглушая крики толпы, от Рыбницкой башни загудел, надрываясь, колокол — били сполох… [196] Сполох — набат, сигнал тревоги.

— С ружьем! — заревела толпа и качнулась, и словно река полилась с площади в улицы, к Власьевским воротам.

По дороге люди забегали в дома. Дубины, косы, топоры и пищали появились в толпе. Казалось, у всего Пскова было одно сердце и это оно кричало и звало набатом.

Народ уже подходил к Власьевским воротам, а колокол у Рыбницкой башни не умолкал, и теперь зов его подхватили колокола по церквам. Весь город гудел, как во время осады или больших пожаров…

Вечером, сидя в каземате при Всегородней избе [197] Всегородная изба , или земская, — орган местного самоуправления, состояла из возглавлявшего ее земского старосты, земского дьячка и целовальников, которые избирались городским населением. Всегородная изба в Пскове во время восстания приобрела особенное значение, став административным центром города и заменив власть воеводы. , рижский купец Логин Нумменс с досадой вспоминал события этого дня. Он хотел бы возвратить сутки вспять и начать все сначала — тогда бы он вел себя совсем по-другому. Он про себя разыгрывал целые сцены и составлял разговоры, которых не было, но которые могли бы быть, если бы он был умнее…