Лев Толстой - ПСС. Том 05. Произведения, 1856-1859 гг.

— Отчего она сказала: посл ѣднее желанье, когда сама говоритъ, что давнишнее, и, в ѣрно, сама выдумала, — подумалъ мужъ. — Расходы однако будутъ не очень большіе, рублей 200, — еще подумалъ онъ.

— Ахъ мой другъ, я счастливъ сд ѣлать все, что могу, для ея памяти, — сказалъ онъ, — только, право, я не могу самъ нич ѣмъ этимъ распорядиться. Я такъ разстроенъ.

— Ахъ, это понятно, мой другъ.

Надъ могилой госпожи стоитъ кирпичная часовня, и священникъ въ риз ѣкадитъ тамъ и поетъ тамъ в ѣчную память paби Бож[ьей]. Надъ могилой дяди Хведора растетъ густая трава изъ-подъ камня и, кажется, хот ѣла сдвинуть. Такая же трава растетъ около часовни, и та, и другая каждый годъ засыхаетъ, засыпается сн ѣгомъ и обновляется, каждый день всходитъ солнце и св ѣтитъ <���на могилу> и на часовню, и на камень дяди Хведора. И никто не знаетъ, что сд ѣлалось съ Ширкин[ской] госпожой и съ д[ядей] Ѳ[едоромъ]. <���Одинъ разъ жена дяди Хведора пришла съ ѣсть лепешку на его могил ѣ, и лепешка была вкусна, и крохи падали на густую темно зеленую росистую траву, и солнце св ѣтило ярко, и колоколъ гуд ѣлъ громко, и народъ шелъ изъ церкви весело, и Богъ [не] нарадовался, глядя на міръ свой, а подь землей Богъ знаетъ что оставалось отъ дяди Хведора>. [53] Над словами: землей Богъ знаетъ зачеркнуто: никто не думалъ тамъ. Над словом: отъ зачеркнуто: подъ землей.

—

Разъ я встала раньше обыкновеннаго, мартовское солнышко св ѣтило ярко сквозь б ѣлыя занав ѣски моей комнатки, и мн ѣстало отчего-то повесел ѣе. Мн ѣдаже стыдно стало своей апатіи, я помолилась Богу, какъ давно не молилась, од ѣлась въ любимое свое счастливое с ѣренькое платье, <���посмотр ѣлась въ зеркало> и пошла внизъ совс ѣмъ другимъ челов ѣкомъ, ч ѣмъ наканун ѣ. Внизу въ гостиной за самоваромъ мн ѣпоказалось еще св ѣтл ѣе и радостн ѣе. Я растормошила Машу, защекотала Соню, задала ей урокъ, собрала свои давно нетроганные бумаги, <���записала свой дневникъ, проиграла вс ѣэтюды>, разыграла новую сонату и потащила вс ѣхъ гулять до большой дороги. На двор ѣтакъ и пахло весной, и весну же мы принесли домой на своихъ платьяхъ и лицахъ.

— Слышала: Сережа прі ѣхалъ! — прокричала мн ѣМаша: — присылалъ спросить о насъ и хот ѣлъ прі ѣхать об ѣдать.

— Такъ и есть, — подумала я, — нынче веселый день.

Мн ѣнужно было нынче новое лицо, а Сережа былъ и новое лицо, и челов ѣкъ, котораго я привыкла любить <���и уважать, какъ отца или дядю>. Сережа былъ именно тотъ опекунъ, котораго мы ждали. Онъ былъ близкой сос ѣдъ нашъ и другъ покойнаго отца, хотя и гораздо моложе его. Какъ встарину папа звалъ его Сережей, такъ онъ и остался для насъ Сережей, когда мы говорили про него. Вс ѣвъ дом ѣотъ няни до Сони обожали его. Соня родилаcь при немъ и была его крестницей; меня же онъ засталъ 8-л ѣтней д ѣвочкой, ц ѣловалъ, дразнилъ и называлъ ты , <���Лизанька и фіялочка. Онъ находилъ, что я похожа лицомъ на фіалку.> Только 3 года тому назадъ онъ, за ѣхавъ къ намъ ужъ посл ѣотца, поц ѣловалъ у меня руку и сталъ говорить вы.

Я до т ѣхъ поръ смотр ѣла по дорог ѣ, пока не только скрылась его фигура, но и затихъ топотъ его лошади, потомъ поб ѣжала на верхъ и опять стала смотр ѣть въ окно и въ росистомъ туман ѣвид ѣла все, что хот ѣла вид ѣть. <���Мы не спали съ Машей до трехъ часовъ утра и все говорили о немъ. Она тоже страстно любила его и говорила, что н ѣтъ подобнаго ему челов ѣка на св ѣт ѣ. Отлично жить на св ѣт ѣ! Да, тогда отлично было жить на св ѣт ѣ….> Онъ прі ѣхалъ на другой день, на третій день, и когда онъ день не прі ѣзжалъ, то я чувствовала, что жизнь моя какъ будто останавливалась, и я находила, что онъ дурно поступает со мною. Наши отношенья продолжали быть т ѣже, почти родственныя; онъ распрашивалъ меня, я какъ будто исповедывалась ему, почему-то чувствуя необходимость во всемъ съ трудомъ искренно признаваться ему. Большая часть моихъ вкусовъ и привычекъ не нравились ему. <���Я любила сос ѣдей, наряды, св ѣтъ, котораго не видала, любила изящество, вн ѣшность, аристократизмъ, онъ презиралъ все это.> Онъ вид ѣлъ въ нихъ зачатки барышни. — И стоило ему показать движеньемъ брови, взглядомъ, что ему не нравится то, что я говорю, сд ѣлать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, какъ мн ѣказалось, что я уже не люблю того, что я любила. Когда онъ говорилъ, говорилъ, какъ онъ ум ѣлъ говорить, — увлекательно, просто и горячо, мн ѣказалось, что я знала прежде все то, что онъ скажетъ. Только посл ѣ<���передумывая> я зам ѣчала на себ ѣ, какую перем ѣну во всей моей жизни производили его слова. Я удивлялась, отчего вдругъ въ эти три м ѣсяца я <���перестала любить, что любила, начинала любить новое> и на Машу, на нашихъ людей, на Соню и на все стала смотр ѣть другими глазами. — Прежде книги, которыя я читала, были для меня такъ, препровожденіемъ времени, средствомъ убивать скуку, съ нимъ же, когда мы читали вм ѣст ѣ, или онъ говорилъ, чтобъ я прочла то-то и то-то, я стала понимать, что это одно изъ лучшихъ наслажденій. Прежде Соня, уроки ей было для меня тяжелой обязанностью, онъ посид ѣлъ разъ со мной за урокомъ, и уроки сд ѣлались для меня радостью. Учить <���хорошо, основательно> музыкальныя пьесы было прежде для меня р ѣшительно невозможно; но когда я знала, что онъ будетъ слышать ихъ и радоваться и похвалитъ, можетъ быть, что съ нимъ р ѣдко случалось, я играла по 40 разъ сряду одинъ пассажъ, и Маша выходила изъ себя, а мн ѣвсе не скучно было. Я сама удивлялась, какъ совс ѣмъ <���иначе, лучше я стала фразировать> другою становилась теперь та музыка, которую я играла прежде. Маша стала для меня другимъ челов ѣкомъ. Я только теперь стала понимать, какое прекрасное, любящее и преданное это было созданье, и какъ оно могло бы быть совс ѣмъ не т ѣмъ, ч ѣмъ оно было для насъ. Онъ же научилъ меня смотр ѣть на нашихъ людей, на д ѣвушекъ, на мужиковъ, на дворовыхъ, какъ на людей, хорошихъ или дурныхъ, счастливыхъ или несчастныхъ самихъ для себя, не по одному тому, какъ они нужны или полезны для насъ. См ѣшно сказать, а прежде эти люди, и хорошіе люди, среди которыхъ я жила, были больше чужіе для меня, ч ѣмъ люди, которыхъ я никогда не видела. Да и не одно это; онъ открылъ для меня ц ѣлую жизнь счастья, не изм ѣнивъ моей жизни и ничего не прибавивъ кром ѣсебя къ каждому впечатл ѣнію. И все это онъ открывал мн ѣ, нетолько не поучая меня, но, я зам ѣчала, постоянно сдерживая себя и, казалось, невольно. Все то же года было вокругъ меня, и я ничего не зам ѣчала, а только стоило ему придти, что[бы] все это вокругъ меня заговорило и наперерывъ запросилось въ душу, наполняя ее счастіемъ.

[54] Абзац редактора. Часто въ это л ѣто я приходила на верхъ въ свою комнату, ложилась на постель противъ Маши, и какая-то тревога счастья обхватывала меня. Я не могла засыпать, перебиралась къ б ѣдной Маш ѣ, обнимала, ц ѣловала ее толстую, пухлую шею и говорила ей, что я совершенно счастлива. И она, бедняжка, тоже ув ѣряла, что она совершенно счастлива, и въ глазахъ ея, гляд ѣвшихъ на меня, мн ѣказалось, что точно св ѣтилось счастье. Потомъ она притворялась сердитой, прогоняла меня и засыпала, а я до зари сид ѣла на постел ѣи переби[ра]ла все то, ч ѣмъ я такъ счастлива. И не было конца причінамъ счастья, и къ каждому изъ моихъ счастій прим ѣшивался онъ или его слово, или его мысль. Иногда я вставала и молилась. Молилась такъ, какъ ужъ больше никогда не молилась. И въ комнатк ѣбыло тихо, только Маша дышала, и я поворачивалась; и двери и занав ѣски были закрыты, и мн ѣне хот ѣлось выходить изъ этой комнатки, не хот ѣлось, чтобы приходило утро, не хот ѣлось, чтобы разлет ѣлась эта моя душевная атмосфера, окружавшая меня. — Мн ѣказалось, что мои мечты и мысли и молитвы — живыя существа, тутъ во мрак ѣживущія со мной, стоящія надо мной, летающія около моей постели. И каждая мысль была не моя, а его мысль, и каждая мечта была мечта о немъ, и въ каждомъ воспоминаніи, въ воспоминаніи того даже времени, когда я его не знала, — былъ онъ, и молитва была за него и съ нимъ. <���Онъ наяву, и въ мечтаніяхъ, и во сн ѣ, онъ всегда былъ со мною>. Однако я еще сама себ ѣне признавалась въ любви къ нему. Ежели бы ясно поняла, что я чувствую, я бы сказала это Маш ѣ, а тогда я ей еще ничего не говорила. Я тогда еще боялась признаться себ ѣвъ своемъ чувств ѣ. Я была горда. И женской инстинктъ мн ѣговорилъ, что ежели бы я ясно сказала себ ѣ, что люблю его, я бы спросила себя, любитъ ли онъ меня, и должна была бы отв ѣтить: н ѣтъ. Я смутно предчувствовала это и потому боялась разогнать волшебный туманъ, окружавшій меня. Притомъ мн ѣтакъ было хорошо, что я боялась всякой перем ѣны. Онъ всегда обращался со мной, какъ съ ребенкомъ. Хотя и старался скрывать, но я всегда чувствовала, что зa т ѣмъ, что я понимаю, въ немъ остается еще ц ѣлый міръ, чужой для меня, въ который онъ не считаетъ нужнымъ впускать меня. Никогда почти я не могла зам ѣтить въ немъ смущенья или волненья при встр ѣчахъ и разговорахъ со мной, которые бывали иногда такъ искренни и странны. Главное-жъ — онъ никогда не говорилъ со мной про себя. <���Онъ былъ предводитель нашего у ѣзда и> Я знала по деревенскимъ слухамъ, что кром ѣсвоего хозяйства и нашего опекунства онъ занятъ какими-то дворянскими д ѣлами, за которыя ему д ѣлаютъ непріятности. Но всякой разъ, какъ я наводила разговоръ на эти занятія, онъ морщился своимъ особеннымъ манеромъ, какъ будто говорилъ: «полноте, пожалуйста, <���болтать вздоръ и> притворяться, что вамъ можетъ быть это интересно», и переводилъ разговоръ на другой предметъ.