В Слепцов - Трудное время

- Не все ли равно, летом везде жарко, - помолчав, говорит Рязанов.

Опять молчат.

- Я воображаю, каково теперь этим несчастным бабам жать на такой жаре.

- Да-а.

- Ужасно!

- Вы бы им зонтики купили.

Марья Николавна нахмуривается, потом вдруг опускает зонтик и застегивает его на пуговку.

- Не хочу больше зонтика носить. Поле подарю.

Рязанов улыбается.

- Кому же это назло?

- Никому, самой себе.

- Да ведь им-то от этого не легче.

- Кому?

- Бабам-то. Они все-таки без зонтиков останутся.

Марья Николавна молчит и, крепко стиснув зубы, порывисто тычет зонтиком в землю.

- Зачем же вы чужой зонтик ломаете?

- Какой чужой?

- Да ведь это полин.

- Это... Это я не знаю, что такое, - быстро поднимая голову, говорит Марья Николавна и уходит домой.

Сумерки. Рязанов сидит в своей комнате у окна и, подпершись локтями, смотрит в сад. К окну из сада подходит Марья Николавна.

- Что вы тут сидите?

Рязанов подбирает свои локти.

- Какая скука!

- А вы бы музыкой занялись.

- Какой вздор! Разве музыка поможет?

- Ну, книжку почитайте!

- Все это не то вы говорите.

- Чего же вам нужно?

- Сама не знаю. Мне как-то все это... Грустно мне очень.

Рязанов ничего не отвечает.

- Понимаете, - скороговоркой продолжает она, - я знаю, что все это никуда не годится, что нужно что-то такое делать, поскорей, поскорей... Ну, может быть, не удастся... Страдание... Что же такое? Это ничего... По крайней мере знаешь, за что. А то что это такое? Я хочу жить. Что же Вы молчите?

- Что же мне прикажете говорить?

- Скажите что-нибудь!

- Да разве на это можно отвечать сколько-нибудь основательно: Вы сами посудите!

- Да вы хоть так, неосновательно отвечайте!

- Что же толку-то будет?

- Все толк, толк...

- Странная вы женщина! Да ведь сами же вы его добиваетесь.

- Ну, да, да. Разумеется. Не слушайте меня. Я сама не знаю, что говорю. Прощайте!

Вечер. На террасе сидит Марья Николавна и приготовляет чай; Рязанов на другом конце просматривает только что привезенные газеты. Входит Щетинин, бросает на них небрежный взгляд, стоит несколько минут на средине террасы, зевает и говорит:

- Однако вечера-то прохладнее стали. Сыро, я думаю, гулять.

Молчание.

- Не наливай мне чаю: я не хочу, - говорит он жене.

Она молча отодвигает его стакан в сторону.

- А вы хотите? - спрашивает она Рязанова.

- Что-с? - очнувшись, спрашивает он.

- Чаю хотите?

- Хочу.

Он подходит к столу и, всматриваясь в Щетинина, подвигает себе стул.

Щетинин задумчиво стучит по столу пальцами.

- Ну, что в газетах? - спрашивает он, не глядя на Рязанова.

- Да ничего особенного; по части внутренних дел все хорошо: усмирение идет успешно 1, крестьяне освобождаются, банки учреждаются, земские собрания собираются. Ну, а в европейской политике небольшое замешательство вышло по случаю того, что Наполеон опять имел с Бисмарком дружеское шептание 2.

Марья Николавна улыбается; Щетинин сидит, опершись на руку щекою, и смотрит на лепешки; потом берет одну из них, разламывает и говорит:

- Как этот Степан стал скверно лепешки печь, - просто ни на что не похоже, точно деревянные.

На это никто ничего не отвечает.

- Маша, ты хоть бы сказала ему, что ли.

- Ты бы сам сказал.

Щетинин, не поворачивая головы, а подняв только брови и скосив глаза, долго смотрит на жену; она очень внимательно пьет чай.

- О-охо-хо, - насильно зевает Щетинин. - Когда же это мы в лес-то соберемся? - опять заговаривает он немного погодя.

- Собирались, собирались, так и не собрались. Вот и Иван Павлыч с женою тоже хотели с нами.

- Что за лес? - вполголоса замечает Марья Николавна.

- Нет; оно бы хорошо, знаешь, съездить эдак чаю напиться, отдохнуть. А? Как ты думаешь, Рязанов?

- Да, ничего.

- Ну, вот видишь! Вот и он тоже согласен, Маша!

- Что?

- И он с нами поедет!

- Ну, и пусть его едет. Мне-то какое дело?

- Да ведь ты прежде сама это любила.

- Прежде!..

- Нет; я думал... Одним словом... Черт знает, ужасно как-то здесь... Душно, - внезапно сдергивая с себя галстух, говорит Щетинин и встает из-за стола.

- Вот осень придет, - рассуждает он сам с собою, стоя уже на другом конце террасы и глядя в сад, - здесь еще нужно акаций подсадить, а то пусто как-то оно... выходит. Опять эти мужики проклятые, - раздражительно произносит он, заметив подходящих к крыльцу мужиков, - когда они меня оставят в покое? - говорит он, хватаясь за голову, и уходит.

На террасе опять наступает молчание. Рязанов, прочитав письмо, рассматривает конверт.

- Что вы рассматриваете? - спрашивает его Марья Николавна.

- Печать смотрю. Скверный какой нынче сургуч стали делать 3.

- А что?

- Да не держится.

- Послушайте: сколько стоит дорога отсюда до Петербурга?

- Это смотря по тому как ехать.

- Ну, самый дешевый способ?

- Рублей пятьдесят.

- Только-то! Это ничего.

- Уже Вы не собираетесь ли?

- Н-не знаю. А что?

- Ничего...

Марья Николавна пристально всматривается в него.

- А что бы Вы сказали, если бы я поехала?

- Ничего бы не сказал. Я не знаю, зачем бы вы поехали.

- Не знаете?

- Не знаю.

- Гм.

Марья Николавна придает своему лицу небрежное выражение, встает из-за стола и, напевая что-то, подходит к перилам террасы; долго стоит, опершись обеими руками, и, прищурясь, всматривается в картину, широко раскинувшуюся позади сада: на синие озера, подернутые вечерним туманом, на лиловатые кучи столпившихся на западе облаков и бледное, мало-помалу холодеющее небо... В саду наступила уже тихая, росистая ночь, и на дворе совсем тихо; только слышно, как во флигеле Иван Степаныч играет на скрипке "Коль славен наш..."

- Любили вы когда-нибудь прежде? - вдруг оборачиваясь к Рязанову, спрашивает Марья Николавна.

- Нет.

Она долго и недоверчиво смотрит ему в лицо.

- Отчего?..

- Некого было.

Она медленно поворачивается к нему спиною и, нагнувшись лицом к перилам, почти шепотом спрашивает:

- А теперь?..

- Н-н...

- Хоть бы ужинать, что ли, - неожиданно входя в двери, говорит Щетинин.

Воскресенье. Утром, после обедни, пришел батюшка и принес Марье Николавне просвирку. Подали завтрак.

- В церковь что редко жалуете? - спросил ее батюшка.

- Не хотите ли водочки? - спросила она батюшку.

Он на это ничего не сказал, только крякнул и, засучив правый рукав, потянулся к графину.

- Жарко, батюшка, - ответил Щетинин.

- Тепло-с, - ответил он, намазывая масло.

Щетинин ходил по комнате; Марья Николавна сидела за столом и рассеянно крошила хлеб.

Выпив рюмку, батюшка откусил кусок хлеба и, поглядев на следы своих зубов, оставшиеся на масле, спросил:

- А этот, как его? Господин... студент... Все еще здесь проживает?

- Здесь, - глухо ответил Щетинин и сейчас же спросил батюшку: - Как дела ваши?