Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

— Но это значит лишить их дворянского звания.

— Об этом я и говорю.

— Но тогда, по произволу, можно будет, чуть что, и других лишать дворянского звания.

— Непременно!

— Но к чему же тогда это поведет?

— А вот к тому, что этой срамоты не будет.

— Все равно они будут драться.

— Но тогда не будут говорить, что это дворяне дерутся. Позора сословного не будет, соблазна не будет. Мужики, мещане дерутся, это ничего, это низшие сословия, податные; но дворяне, господа, вы не забывайте, ведь это высшее в государстве сословие, оно владеет крепостными людьми, оно несет государственную службу, оно ставится примером для всех других сословий, и вдруг этакие представления, и еще с участием в них их крепостных людей!.. Какое они могут иметь уважение к дворянину? Эти господа своим недостойным поведением не только себя роняют, но они подрывают в народе уважение к дворянству вообще.

Дядя очень долго говорил, и так как он был очень умный человек, о чем мы постоянно слышали, то его слова невольно нами запоминались, и мы, слушая его, соглашались с ним и так его глазами смотрели на всесвятских помещиков, и без того казавшихся нам нисколько не симпатичными.

Этот взгляд на дворянское достоинство, на словах по крайней мере, тогда был общий, всеми исповедуемый, и если запоминались рассуждения об этом собственно дяди, то это потому только, что он говорил необыкновенно торжественно, красноречиво, и так как он был авторитетный человек, то слова его были для всех законом, который, конечно, можно было и нарушать.

Никто из всесвятских помещиков, как я сказал уже, у нас не бывал, и вообще мы с ними не были знакомы. Но у соседей мы встречали некоторых из них. С нашим и вообще с чьим бы то ни было приездом они исчезали куда-то, а соседи, у которых они были, рассказывали потом, какие они несчастные, жалкие и какие вместе с тем необразованные и вообще невоспитанные.

— Вообразите, рассказывали те, у которых они были, которые их принимали или допускали до себя, — вообразите, невозможно за стол с собою посадить: сморкаются в салфетки, едят руками... А между тем ведь все-таки и неловко как-то но принять, не посадить с собою: все-таки ведь дворяне...

И они точно сами сознавали свое ничтожество и, говоря по-старинному, свою подлость перед крупными, или, по крайней мере, более или менее крупными в сравнении с ними, помещиками.

Бывало, едем куда-нибудь, дорогой вдруг встречается в тележке в одну лошадь или на беговых дрожках кучер не кучер, дворовый не дворовый, сворачивает в сторону, кланяется. Ему едва отвечают и спрашивают лакея, сидящего на козлах:

— Это кто?

— Всесвятский барин.

И называет одну из трех фамилий.

А то встретится, бывало, в тележке парой целая семья таких помещиков. Сам глава семьи сидит на облучке и правит, а в тележке жена, дети и с ними, в качестве няньки, какая-то баба.

Но особенно возмутительное чувство, с дворянской точки зрения, вызывали их дети, бывшие уж на возрасте. Сыновья по виду и по всему — совершенно конюхи, охотники из псовой охоты; дочери — поповны, мещанки подгородные, горничные.

Старики были все-таки приличнее как-то, вежливее, умели хоть заискивать, а эти были совершенно дички: при встречах притаивались, прятались за сидевших с ними мужиков, вообще старались избегать всех встреч и точно боялись, чтоб с ними не заговорили.

Однажды на какой-то плотине мы вышли из экипажа — плотина была узкая, пристяжных отпрягли, и их вел в поводу бывший с нами лакей. Впереди с одними дышловыми ехала карета, за ней мы шли, а позади лакей вел в поводу отпряженных пристяжных. Когда мы переправились через плотину и кучер остановил лошадей, чтобы снова припрячь пристяжных, и мы усаживались в карету, невдалеке в кустах мы увидали какую-то тележку и в ней мужика и кого-то, точно прятавшегося за ним. Лакей, которому было неловко припрягать одну лошадь и держать в поводу в это время другую, крикнул сидевшему в тележке: «Что сидишь-то, иль не видишь? Трудно небось сойти помочь?» Прятавшийся за мужика слез с тележки и помог припрячь пристяжных. Это был один из молодых всесвятских помещиков, малый лет восемнадцати, краснощекий, в розовой ситцевой рубашке, совсем конюх.

— Это какой же? — потом спросила матушка лакея, и он назвал ей одну из всесвятских фамилий и сказал, чей это сын.

Другой раз подобным же образом, то есть тоже как-то в дороге, на постоялом дворе, где мы кормили лошадей, — мы повстречали какую-то не то мещанку пригородную, не то дочь чьего-нибудь управляющего, девушку замечательной красоты, но совершенно простую и по одежде и по манерам. Матушка справилась, кто это, и она оказалась дочерью тоже какого-то всесвятского помещика.

Матушке очень понравилось ее лицо, и она потом долго все вспоминала о ней, говорила, что как это все-таки сейчас видна благородная кровь. Я, помню, слушая ее, все удивлялся, почему же она тогда не узнала по этой благородной крови сразу, кто она такая...

Ближе мы не подходили к ним, короче мы их не знали, и они такими мне представлялись, какими я вот их описываю: отчасти любопытными, отчасти жалкими и вызывающими полубрезгливое к ним отношение.

С годами я узнал их лучше, потому что узнал покороче и осмысленнее стал вообще относиться к обстановке и нашей жизни и их и увидал, что разница вся тут только в средствах.

Я был уже в пятом классе нашей губернской гимназии, где я учился, и приехал на рождественские праздники домой, в деревню. В эту зиму, тотчас после праздников, должны были быть дворянские выборы [36]. Дома я застал отца и всех приезжавших к нам соседей, всецело поглощенных этими выборами. Толковали, кого выбрать в предводители, кого в судьи, в исправники, в заседатели и проч. Взвешивали шансы одних, права, их достоинства и недостатки, потом принимались за других, расценивали и подробно рассматривали этих. Но так как, в сущности, все дело было в том, у кого больше сторонников, чья партия сильнее, то все эти расценки достоинств и недостатков намеченных или предполагаемых кандидатов на все эти должности в конце концов сводились на сосчитывание шаров, кто сколькими располагал или кто на сколько шаров мог рассчитывать.

И вот при этих сосчитываниях и расчетах я то и дело, не без удивления для меня, слышал, как всё повторялись фамилии всесвятских помещиков.

— У Зыбиных один купон.

— Нет, они в этом году два составят.

— Это как же?

— А очень просто: у них у всех оказывается двести пять душ.

— Вот так сюрприз!..

— Это что такое купон? — спросил я как-то.

Мне объяснили.

Из этого объяснения и из дальнейших их разговоров и споров я понял, что обитатели Всесвятского, всесвятские помещики, все, в общей сложности, представляют в некотором роде силу, так как все они образуют четыре купона, следовательно имеют на баллотировке четыре шара, что в общем числе всех двадцати шаров в уезде вовсе не пустяки, и в спорах и в рассуждениях о шансах на выбор того или другого кандидата совсем не напрасно так постоянно и настойчиво их вспоминают. Они настоящая сила, которой нельзя пренебрегать, и ими в данном случае и не пренебрегают. Ими пренебрегают вообще, в смысле знакомства с ними, но теперь, во время баллотировки, ими нельзя и не следует пренебрегать. Ими надо заручиться. Они могут в решительный момент дать тому или другому кандидату перевес.