Анатолий Алексин - Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)

Обвислые поля шляпы Евдокии Савельевны продолжали волочиться по земле. И я не говорил ей об этом.

– Вы не думаете, что этот ее последний поступок, который кончился так ужасно… был все же протестом?

– Против чего?

– Против одиночества… в вашем классе.

– Тот, кто любой ценой хочет быть первым, обречен на одиночество, – вновь четко сформулировала она.

«Неужели это Оленька, их долгий молчаливый конфликт, – изумлялся я, – заставили ее вот так, заранее, обдумать фразы, которыми она сейчас контратаковала меня?»

– Мои ученики не стали знаменитостями, – задумчиво, замедлив нашу дуэль, сказала Евдокия Савельевна. – Но и злодеев среди них нет. Ни одного… Они не предавали меня и моих надежд. А насчет дарований? У них есть талант человечности. Разве вы не заметили?

– Заметил сегодня…

– К человечности талант художника может и не прилагаться, – продолжала она, – но к дарованию художника человечность…

– Это, безусловно, так! – перебил я Евдокию Савельевну ее же словами.

– Да… безусловно, так, – согласилась она.

Мы помолчали.

– А сын Мити Калягина тоже до утра не сообщал о себе, – неожиданно произнес я. – Помните? Когда стоял под окном… у той девочки.

– Я не хотела бы вас огорчать. Но он позвонил из автомата домой… И предупредил. Это было так. Безусловно, так.

– Но Митя говорил…

– Он успокаивал Надежду Григорьевну.

– Понимаю.

Мне захотелось, чтобы она больше не видела во мне оппонента. Я и раньше-то возражал ей почти по инерции, желая все выяснить и понять.

– Я не знал, что вы скрывали у себя тех солдат.

– Их уже нет.

– Все же… погибли?

– Просто умерли. От болезней… Война с недугами и несчастьями будет вечной. Иногда мы еще и сами убиваем друг друга. – Спохватившись, она сказала: – Я не Олю имела в виду. Все мы виноваты сегодня. – Потом всполошилась еще сильней: – Оля может принять всю вину на себя. Эта ноша окажется для нее непосильной!

Евдокия Савельевна громоздко заторопилась, покинула меня, догнала ребят. Я понял, что она решила разделить тяжесть ноши с моей дочерью.

Я побрел сзади.

«Мы с Надюшей боролись против «безумной Евдокии» за право строить… или, как говорится, формировать Олин характер, – размышлял я. – Мы победили. И эта победа стоила Наденьке жизни. Или здоровья. «Безумная Евдокия»… Она приглашала на те знаменитые встречи не только героев, а и диспетчеров с поварами. Зачем? Наверно, хотела объяснить нашей дочери и ее одноклассникам, что, если они будут честными и порядочными людьми, просто честными и порядочными, они тоже будут иметь право на внимание к себе. И на память».

Детали… Только с их помощью я мог воссоздать картину. И они выплывали из прошлого мне навстречу.

«Спасибо ей!» – сказали мы, когда родилась Оля. Хотя жизнью рисковала Надюша.

«Вот, наверно, где был тот роковой поворот в нашей жизни! – подумал я. – Мы перестали вглядываться друг в друга. Наши глаза устремились в ином направлении. «Родители Оленьки» – это стало нашей главной приметой и главной профессией. Я даже не заметил, что Надя уже не поет… и что я перестал писать свои фантастические рассказы. И о сердце Надином вспомнил только сегодня… А ведь название ее болезни не совсем верное.

Болезнь – это несчастье, а не порок. Порок сердца – нечто совсем иное, чего у Надюши никогда быть не могло. Если она вернется…»

Евдокия Савельевна остановилась. И другие остановились. Возле дома, где нам с Олей предстояло остаться вдвоем.

1975 г.

– Я хочу, чтобы ты не повторял в жизни моих ошибок! – часто говорит мама.

Но, чтобы не повторять ее ошибок, я должен знать, в чем именно они заключаются. И мама мне регулярно об этом рассказывает.

Об одной маминой ошибке мне известно особенно хорошо.

Я знаю, что мама «погибла для большого искусства». Зато в «малом искусстве» она проявила себя замечательно!

«Малым искусством» я называю самодеятельность. Папа спорит со мной.

– Нет больших ролей и нет маленьких! Так утверждал Станиславский. И ты не можешь к нему не прислушиваться, – сказал как-то папа. – В Москве, рядом с Большим театром, находится Малый. Но он так называется вовсе не потому, что хуже Большого.

– Но ведь мама сама говорит, что погибла для большого искусства, – возразил я.

– Она имеет право так говорить, а ты нет. Искусство – это искусство. И талант – это талант!

Папа считает, что почти все люди на свете талантливы.

В той или иной степени… Все, кроме него. Но особенно талантлива мама!

С годами я понял, что в «малом искусстве» можно проявить себя гораздо полнее и ярче, чем в большом.

Ну, например, профессиональные драматические артисты – это артисты и всё. Мама же успела проявить себя и в драматическом кружке, и в хоровом, и даже в литературном.

Иногда, после самодеятельного концерта, мама спрашивает отца, что ему больше всего понравилось. Он пытается спеть, но из этого ничего не выходит, потому что у папы нет слуха. Все песни он исполняет на один и тот же мотив.

У нас дома никогда и ничего не запирают на ключ. Ничего, кроме ящика, в котором папа хранит альбомы. «Мама в ролях» – написано на одной обложке. «Мама поет» – написано на другой. «Мама – в поэзии» – написано на третьей.

Мы довольно часто переезжаем из города в город. Потому что папа строитель, он «наращивает мощности» разных заводов. Мы приезжаем, наращиваем и едем дальше…

Но, прежде чем перебраться на новое место, папа обязательно узнает, есть ли там клуб или Дом культуры. Когда выясняется, что есть, он говорит:

– Можем ехать!..

Переезжать с места на место – нелегкое дело. Но мама делает вид, что это очень приятно.

– Видишь, там есть хоровой коллектив, – сказала она однажды папе. – А я так давно не пою!

– Кто виноват, что я умею делать только то, что я делаю? – словно бы извинился отец.

– Путешествовать гораздо лучше, чем сидеть на одном месте, – сказала мама. – Об этом пишут в стихах и поют в песнях.

И хоть папа прекрасно знал, что мама успокаивает его, он поверил стихам и песням.

Вот уже около трех с половиной лет мы живем в большом городе, где папа наращивает мощности металлургического завода. Прежде чем переехать, он, как всегда, навел справки насчет Дома культуры. Выяснил, что при нем активно работают все кружки, какие только существуют на свете. И что «детская работа» там тоже прекрасно налажена.

– Я не хочу, чтобы ты повторил мою ошибку и приобщился к миру прекрасного слишком поздно, – сказала мне мама. – Пора!.. Что ты предпочитаешь: пение или танцы?

Я выбрал пение.

Через несколько дней после приезда мама повела меня в Дом культуры строителей. Предварительно мы узнали, что дирижирует хором «замечательный педагог», которого зовут Виктором Макаровичем.