Виталий Захаров - Раскаты

Шагаю дальше. Блаженствую, купаюсь в своем печально-светлом настроении, как в райском пруду. Правда, в подобном «обходе» днем есть и своя неприятная сторона: все на работе, а ты шлендаешь один по деревне руки в брюки… А сегодня-то уж вся деревня вообще словно вымерла, кругом ни души. Даже собаки разбрелись куда-то по своим заботам, одни куры беззаботно нежатся на солнечном пригреве. Черт, надо было пойти с бабкой на ток. Но увы — проспал.

Ну, а ведь можно заняться и другим, не менее приятным, чем растабары с сельчанами: уставиться, раскрыв рот, на окна, карнизы, крылечки домов и на дворовые ворота. Ах, как любили и умели у нас работать с деревом! Буквально на каждом доме кружевные узоры: златокудрое солнце и горластый петух, улыбчивая луна и даже длиннокосая Василиса Прекрасная… Но и среди всего этого разукрашенного ряда я четко выделяю мастерскую работу нашего знаменитого когда-то на всю округу плотника — топором ложку запросто, как говорится, вытачивал! — деда Фрола Романыча, или, как его называли сокращенно, деда Фролана. Тот дом, к которому приложилась его рука, сразу выделяется из общего ряда. Он всегда расписан щедро, но без изощренности, строго и законченно. У него — свое отдельное лицо. Но все дома его отделки тем не менее чем-то сразу напоминают сказочный расписной теремок. Значит, умел старик выказать народное пониманье красоты… Третий, по-моему, год пошел, как помер старик Фролан, потихоньку разбрелись кто куда древолюбы, скучившиеся было вокруг него, и совсем не поет теперь во дворах веселая щепа. Но… не буду, не буду, банальным считается ныне «плаканье» как о хиренье малых деревень, так и об оскудении народного ремесла. Слава богу, что ветер этот дует не официально, власти даже пытаются там и здесь организовать кружки, цеха и даже целые фабрики (как тут не вспомнить цех народного ремесла при Шумерлинском древзаводе или Альгешескую фабрику «Чудесные узоры», изделия которой прославились, считай, по всему миру), но они — капля в море во всенародном творчестве. Обернется дело настоящим лишь тогда, когда внимательность, бережность и любовь к каждому творцу-умельцу начнут жить в душе всего общества. И лишь тогда станет невозможной ирония в устах собратьев-интеллигентов в адрес «любителей из народа»…

— Здравствуйте, Дмитрий Максимыч…

Оборачиваюсь — передо мной, смущенно улыбаясь, стоит высокий парень лет двадцати — двадцати трех в белой рубашке и солдатских хлопчатобумажных брюках, заправленных в хромовые сапоги в лихую гармошку. Ба-атюшки! Да это же Петька Костылин, наш завклубом! Два года назад он даже из армии вернулся каким-то недоростком-юнцом, а теперь — мужчина мужчиной!

— Чего не заходите, Дмитрий Максимыч? — говорит он, никак не смея протянуть руку. Подаю ему сам, проверяю крепость жил — ничего-о, матереет парень. — У нас теперь кино — во! ПТКа поставили, спасибо вам за помощь. Бильярд есть большой… Вот только еще бы нам костюмы хоровые, хотя бы старые… — заглядывает в мои глаза Петька. — Конечно, не с руки это вам…

— Э-э! — говорю я. — Ты это, брат, кончай все надеяться на дядю приезжего. Что у тебя — рук нет у самого, головы? А я что ж, я могу тебе помочь достать даже электронно-вычислительную машину. Не требуется?

— Не-е, — смеется Петька.

— Да кому же петь-то на твоей сцене, Петька?! Ни петь, смотрю я, ни слушать у тебя тут некому. Зачем тебе костюмы?

— Не-е, — мотает головой Петька. — Со старшеклассниками и ферменскими наберется кому петь. И слушать есть кому. Меня вон даже бабка Тиморашкина все ругает. Раньше, говорит, такие консерты в клубе бывали, а теперь ты кино одно крутишь. Будто я один во всем виноват… А десятиклассники наши все решили в деревне остаться после школы, не слыхали? И остались.

— Не-ет… — теперь уже я растерянно мотаю головой.

— О них даже в областной газете писали! Один Вовка Сагин забузил — в Волгоградский институт физкультуры поступает. Ну, ему, может, и надо. Знаете, как он на лыжах ходит? В десятом классе чемпионом области стал.

— Во-он какие дела, — бормочу я, чувствуя, как ощутимо выветривается из груди угнездившаяся там было печаль. — Так это же просто замечательно, Петька. Ты и сам не представляешь, как все это замечательно… Ну, приедешь в Чебоксары — загляни ко мне, обязательно загляни. У меня там в театре хороший один знакомый режиссер имеется, сходим к нему на совет. Добро?

— Аха! — воодушевляется завклубом, но выказать свои эмоции не успевает — со звонким тарахтеньем к нам подкатывает легковая машина.

— О-о, смотри кто у нас объявился! — Управляющий отделением совхоза Петр Сергеевич Демьянов распахивает дверцу и широко улыбается, щедро растягивая широкие толстые губы. — Садись, прокачу на своем «Эх, прокачу!» (меня просто коробит, когда люди кстати и некстати начинают играть в эрудита, но потуги в этом Петра Сергеевича и Павла Ивановича почему-то только умиляют).

Залезаю на сиденье рядом с Демьяновым. Управляющий наш водит машину сам, хотя шофер у него, на всякий случай, имеется. Но держит он его больше в ремонтной мастерской, чем за баранкой, — умеет Сергеич приспосабливать рабочие руки повыгоднее. Это ему передалось, пожалуй, от бывшего «вечного» председателя нашего колхоза Макарова, мужика как есть жилисто-хозяйственного.

— Куда собрались, Петр Сергеевич?

— Да есть тут у меня один горе-комбайнер, фенькина мать. Валик сломал! Обещали достать в райцентре. Дожили — даже за валиком каким-то самому приходится ездить! — басит Демьянов, а я с улыбкой думаю: «Ну, сейчас начнется…»

И точно. Сергеич долго и нудно начинает жаловаться на всех и вся: на погоду, на недостаток рабочих рук в страду, на бесхозяйственность отдельных работников, на… Я давно замечал: руководители хозяйственные, крепкие всегда на что-нибудь да жалуются: это у них не так, это плохо, этого мало… А уж у нашего Сергеича это просто хроническая болезнь — жаловаться, хотя к зиме обычно оказывается, что все-то у него в хозяйстве хорошо, даже гораздо лучше, чем у других.

— Да-а, — говорю серьезно, — скатится, значит, наше отделение в отстающие…

Сергеич смотрит на меня настороженно, но я выдерживаю мину, он успокаивается.

— Ну, — говорит, — может, и не в отстающие… Но хвалиться нынче действительно нечем.

— Да, — говорю я, — и то правда: дожди, дожди… А все-таки напрасно вы с Павлом Ивановичем так, Петр Сергеевич. Машину дров уж привезти из лесу — не разорились бы с транспортом. Тем более — это же Павел Иванович…

Управляющий хмурится, сурово вздергивает лохматые белесые брови. Даже сквозь вой мотора хорошо слышу, как он начинает пыхтеть. Значит, удар достиг цели — Сергеич растерян. Он всегда пыжится и начинает пыхтеть, когда собирается с мыслями. И вдруг взрывается: