Николай Кузьмин - Соседи

Прибежал Порфирьич.

— Уходишь? Подверстку надо. Под передовую.

— Сколько?

— Строк пятнадцать.

Андрей поморщился.

— Порфирьич, ну что тебе стоит? Разбей на шпоны.

— Андрэ, рад бы, но сам знаешь, что шеф не любит.

— Ничего. Один раз обойдется. У меня сейчас ничего нет. Полосу задержим.

— Ладно, — согласился Порфирьич. — Дай тогда закурить.

Андрей невольно рассмеялся: Порфирьич был вечный «стрелок».

— Ведь знаешь же, что не курю.

— Тьфу, черт, опять забыл! Так, значит, на шпоны?

— Пожалуйста, — попросил Андрей. — Там же немного. В случае чего скажешь, что не хотел задерживать номер.

— Нашел кого учить! Но где же все-таки закурить?

Порфирьич ушел. Андрей нехотя прибрал на столе, спрятал в ящики бумаги. Идти домой было еще слишком рано. Сейчас бы посидеть где-нибудь, поговорить. Но даже Мишку куда-то сегодня унесло на целый день!

В рудничной бытовке, большой, тесно заставленной узенькими шкафами комнате, Андрею выдали спецовку, очень нечистую. От спецовки исходил резкий запах пота и мокрой резины. В бытовке было полно народу, близилась очередная смена, и Андрей долго толкался среди грубоватых шумных полуголых людей, пока нашел свободное местечко. На него никто не обращал внимания, и это было хорошо. Он переодевался и наблюдал. Ему опять подумалось, насколько же работа горняка интересней его работы. Эти люди делают основное, а он лишь обязан быть им полезным. В его работе должна быть честность, искренность, — это главное. Иначе эти люди обойдутся без него. А вот он без них не может. После разговора с Сиротинским он решил быть дотошным, чтобы его уже не обвели вокруг пальца. Только в таком качестве он нужен этим людям, и это давало ему уверенность во всем, что он собирался делать.

Он с удовольствием натянул поверх своей одежды брезентовую куртку и жесткие штаны, сел и начал неумело наворачивать на ногу портянку. Народу все прибывало. В одежде и в спецовке Андрею стало жарко. Обуваться было неловко. Одевавшийся рядом с ним худой жилистый горняк посмотрел, как он мучается с портянкой, и посоветовал:

— А рубашечку-то снял бы. Не простираешь потом.

— Да ну! — отмахнулся Андрей.

— Видать, новый… На какой?

— Чего? — не понял Андрей.

— На горизонт какой? К кому?

— А-а. Нет, я так.

Горняк обулся, встал и сложил свои вещи в узенький шкафчик. Потом натянул через голову просторную, мягкую, очень застиранную рубаху и стал надевать куртку.

— Стой, стой! — не вытерпел он, глядя, как Андрей обувался. — Ну что так у тебя получится? Через два часа все ноги побьешь. Давай все обратно.

Он заставил Андрея снять сапог, присел рядом и ловко, удобно завернул его ногу в портянку.

— Ну, лучше так-то? Давай другую.

Потом он посоветовал вправить брюки в сапоги, а голенища чуть отвернуть вниз. Взяв каскетку, он что-то быстро подправил внутри, где была тряпичная подкладка, и когда Андрей надел ее, то почувствовал, как она мягко и крепко обняла голову.

— Ну вот, порядок, — одобрительно оглядел его горняк.

Андрей и сам почувствовал, что у него вид заправского горняка.

— Откатчиком, что ли?

Теперь, после всего, что этот человек для него сделал, Андрей считал неудобным отмалчиваться. Когда они вышли из бытовки и направились к возвышавшемуся неподалеку копру, Андрей достал удостоверение, которое, переодеваясь, не забыл переложить поближе.

— Из реда-акции, — с заметным оттенком разочарования протянул горняк. — Тогда тебе на пятый надо. К Малахову.

— Да, да! — обрадованно подтвердил Андрей.

— Сейчас все к нему, кого ни спросишь. Как на святую икону молятся. Ну и охмуреж! Так-то и безрукий рекорд поставит.

Андрей решил, что для начала лучшей встречи и желать нельзя. Однако горняк на расспросы журналиста ответил кратко и загадочно:

— Да что вы меня выспрашиваете? Вы с народом поговорите. Люди ж не слепые, всё видят, всё понимают. Рекорд… Вот возьмем, однако, да напишем в Москву. Будет им тогда рекорд! — И, словно забыв о журналисте, пошел своей дорогой.

Андрей пожалел, что откровенного разговора не получилось. Видимо, он еще не умеет расположить к себе людей. Но главное было сделано — Андрей выяснил, что Сиротинский прав: на руднике и в самом деле неблагополучно. Только с какого же конца приступить к делу?

Горняк, не пожелавший разговаривать с Андреем, быстро уходил вперед. Раза два он оглянулся, — Андрей это заметил. Потом горняк отыскал какого-то человека, идущего в многолюдном потоке одинаково одетых в спецовки людей, поздоровался, уважительно тронув козырек каскетки. По тому, что человек замедлил шаг, а затем оглянулся раз и другой, Андрей догадался: горняк рассказывает о нем.

Человек остановился и стал ждать, когда подойдет журналист.

— Я случайно узнал, что вы из редакции, — сказал он. — Здравствуйте! Если уж довелось встретиться, то мне хотелось бы поговорить, если, конечно, вы богаты временем.

Андрей с готовностью ответил, что он очень рад. Человек протянул руку и представился: инженер Иванцов.

— Видите ли, — говорил инженер Иванцов, заметив впечатление журналиста от его рассказа, — я сам одно время был под огромным обаянием этого человека. Да это и не удивительно. Семашко очень крупный и знающий инженер. Прибавьте ко всему, что он умен. Но есть у него один, казалось бы, маленький грешок — любит блеснуть, прогреметь. Ему всегда хочется быть первым. Быть выше всех, ярче всех, виднее всех.

— За счет других? — уточнил Андрей, переворачивая исписанную страницу блокнота.

Вместо ответа инженер пожал плечами.

— Вы хорошо знакомы с горным делом? Ну, я немного получше. И должен сказать вам, что горное дело требует особенно перспективного мышления. Горный инженер обязан смотреть на несколько лет вперед. Он должен готовить фронт работ тем, которые будут на руднике через два-три года, а то и больше. Так оно ведется, так оно было и у нас. И вот пришел Семашко. Разумеется, от него ждали, что он проявит себя. И он решил блеснуть: вытянуть полугодовой план, вывести рудоуправление из прорыва. Но как? Каким путем? А вот как. Он совсем забросил подготовительные работы и все силы двинул на добычу. Только на добычу! Короче, Семашко начал уничтожать запасы будущего. Все его внимание — только на сегодняшний день. Лишь бы прогреметь, лишь бы выдвинуться! А без подготовительных работ он стал как бы пожирать сам себя, причем с головы. Образно говоря, он сейчас проматывает основной капитал рудоуправления, потому что до него подготовительные работы плохо ли, хорошо ли, но все же велись. А что он будет делать через полтора-два года, когда сожрет то, что было подготовлено до него? Ведь для будущих успехов у него совсем нет почвы. Совсем! Это же все равно что с блеском выполнить мясопоставки, пустив под нож все поголовье скота.